А.П.Ершова о поездках в «родовую усадьбу»

Узел СВЯЗИ → Отдел педагогических поисков… и ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫХ площадок

---

Арзамас

Из рабочего архива В.М.Букатова: рассказ А.П.Ершовой о поездках в «родовую усадьбу» (записано на диктофон и «расшифровано» – В.М. Букатовым в ноябре 2002)

 

– По сути дела меня заинтересовало, как вы инициировали под Арзамасом сбор материалов о своей бабушке – Александре Алексеевне Штевен?

– Это вот как раз с помощью очень демократического подхода – путешествия. Благодаря которому всё и произошло. Потому что у меня у самой возникла такая надежда, что там, где бабушка работала, вот там кто-то знать про неё и может. Конечно, трудно себе представить такое после всех крестьянских дел и вообще после того, что происходило на русской земле. Только вот хотелось верить в эту мечту.

Так что началось всё с того, что мы знали, что была такая Яблонка. Ну книжку-то «Сельская учительница» все читали. Знали, что бабушка там учительствовала. А идея поехать по имениям, по тем местам, где предки жили, она тоже давно существовала. И поэтому старший сын, который с детства коллекционирует карты, в общем в них рылся, чтобы где-нибудь что-нибудь найти. Вот он нашел Борщовку – имение из семьи Ершовых, которое дед купил, по-моему, в октябре 16-го года. Он у родственников перекупил это имение. Таким же образом было выяснено, что и Яблонка тоже на карте есть.

Ну мы сначала в Борщовку съездили. Потом в Яблонку.

 

В Борщовку мы отправились как простые туристы.

Смех этого путешествия был в том, что эта Калужская область и Красный пояс, как вы понимаете, это коммунистические места.

Упросила своего племянника меня туда свозить. Говорила, что это километров сто. Он взял жену и сына и решил, что это будет такой пикник. Ну 100 км на машине – полтора часа. А Калужская губерния – это, оказывается, далеко. Четыре часа туда ехать. Так что туда очень долго ехали, к полному своему недоумению. Что, оказывается, это вон как далеко.

И так-таки мы туда приехали. В дороге смеялись, что вот мы приедем, а крепостные хлеб-соль к машине вынесут, поскольку «барыня приехала». Но хлеба-соли не было, тем не менее нам было очень смешно.

Вот мы вышли. Рядом остатки церкви стоят. Ну все-таки колокольня и такой классический, через колокольню, вход в церковь. Там когда-то венчались дедушка с бабушкой. Потому что это имение матери Михаила Дмитриевича, семьи Иевлевых. А потом Борщовку передали в наследство дочери. А уже когда дочь умерла и остались только наследники дочери, тогда у этих наследников дедушка и купил это имение, чтобы оно осталось в семье.

Видим, что домики стоят все какие-то совершенно современные. То есть никаких следов барского дома нет. Но какой-то такой домик стоит: то ли школа, то ли ещё что-то. Что-то такое стоит стариненькое.

Тук-тук: “Здравствуйте!” – Выходит старушечка, чистенькая, маленькая.

Я говорю: “Можно войти?”

“Да”, – сказала она так недоуменно. Кухонька, комнатка.

“Вот если бы не революция, я бы тут барыней вашей была”. Она так засуетилась: “Ой, проходите. Я-то здесь к сыну приехала. Мы здесь недавно живем”. Ну, в общем, почему-то была очень любезна.

Потом повела нас по селу смотреть. “Вот, говорят, что этот дом был управляющего”, – сказала она. “А вот тут у нас барский сад есть. Мы яблоки там всегда собираем”.

Такой одичавший сад. А время поздно было. Мы уже почти в темноте туда приехали.

“А вот там барская беседка” – мы и туда сходили. Там не барская беседка. Там, действительно, на высоком берегу Оки… когда-то беседка была с колоннами. Но теперь там только пол каменный остался.

Значит, в барский сад нас сводили, барский пруд показали и фундамент барской беседки, на этом мы сели и уехали.

 

Путешествие в Арзамас было совсем другим. Тогда наши усилия по поводу бабушкиного архива уже опирались на представление о том, что надо как-то, чтобы её помнили, – такой она человек была необыкновенный.

Между прочим, это все началось с Алеши Панфилова [ученик Букатова по студии Театра Юных Москвичей во Дворце пионеров на Ленинских горах, а ныне он – крупный учёный филолог]. Как-то мне в руки попала какая-то папочка из бабушкиного архива. Написано – “Роман”. Я решила, что моя бабушка еще и графоманкой была. И хотела это выбросить. А замечательный Алексей Юрьевич Панфилов сказал: “Вы что, Александра Петровна, с ума сошли! Разве можно?!” И он эти желтенькие бумажки, которые там писаны-переписаны, превратил в печатный    текст.

Этот печатный текст произвел на меня оглушительное впечатление. Я стала его давать всем читать. И как-то прониклась тем, что бабушка была очень талантливый человек.

Во-первых, там вся история семьи вплетена в роман. Рассказывается жизнь семьи, или ее бабушки, или ее приемной матери. Скорее, бабушки все-таки. Бабушки, которую она не очень-то знала, потому что мама ее рано умерла. Потом, наверное, умерла бабушка. Но, тем не менее, это вот с тех времен, из семьи Львовых.

Там пьяницы мужья. Братья офицеры, приехавшие, чтобы поднимать поместье. Чтобы как-то поднимать жизнь. В общем, слой русской культуры –этой мелкопоместной, дворянской. Жизнь которой так подробно была в том романе изложена: и что такое смерть, и похороны, и что такое работа помещика.

Я сколько у Чехова читала: надо работать, надо работать. Но я не представляла, что, оказывается, он раньше всех должен был встать. Проверить, чтобы привезли воду в бочках. Чтобы у печки было все, что надо. Чтобы кто надо вышел на косьбу, кто – на молотьбу. То есть если ты бедный барин, если у тебя нет хорошего управляющего, который это делает, даже если есть, все равно ты ходишь рядом с ним.  

То есть очень хозяйская такая позиция, делами занятая. И вот все это вместе привело к мысли, что надо ехать в Яблонку и оставлять там о бабушке память.

Сняла со стены бабушкин портрет, который у папы всегда висел рядом с ним в четырех местах, где мы жили вместе с ним. После папиной смерти я решила, что такой портрет хороший, рамка хорошая, – это кусок нашей жизни – вот пускай он там и будет.

К тому времени уже вышел журнал “Поиск” про бабушку. Это 90–91-й год. Потом, по-моему, кусок “Учительской газеты”. Это был 97-й год. Наверное, это вообще был 97-й год. В “Учительской газете” был бабушкин портрет. А потом статья большая была, из дневников сделанная. И потом какие-то рукописные бумажки.

У меня была пачка с печатными листами и бабушкин портрет. Вот решила: приеду, там, может быть, школа есть, в школе повесят. Все-таки, наверное, бабушка там все это открывала.

 

В Нижнем Новгороде мы договорились с Пашей [старшим моим сыном] встретиться. Я туда приплыла на пароходе, а он приехал туда на поезде. За время ожидания моего парохода, он рассчитал маршрут. Мы должны были из Нижнего Новгорода доехать до Вада – туда ходят автобусы довольно часто. От Вада 15 км – и мы приезжаем в Яблонку. Вад – это ближайший большой поселок.

И вот замечательно мы сели с ним в нужный автобус. В этом автобусе мужик ехал с поросенком. Вот в загородных автобусах такое бывает: рядом мешок, в мешке что-то лежит. Лежит, лежит, а потом начинает визжать. А потом и такой запах оттуда начинается…

Земли в Нижегородской губернии такие плоские, ровные, как бы степные. Воздух так пахнет. Это было лето. Это был июль. Медовый запах всюду.  Такое радостное ощущение было, что мы совершаем давно мечтанное.

Автобусная остановка, село какое-то Вознесенское. “Туалет платный”. Мороженое продают – я такой вкусноты не ела. Калужское морожено с орешками в стаканчиках. Что-то такое необыкновенное: поросенок визжит, туалет платный, мороженое.

Мы спросили, как добраться от Вада до Яблонки. Нам сказали, что в какую-то деревню идет автобус. “Ну уж, наверное, больше не идет. Там, наверное, последний уже отошел”. Поэтому, когда мы подъезжали к Ваду, мы водителю говорим: “А может быть, вы нас до Яблонки довезете? Потому что, говорят, последний ушел”. – “Нет, нет, нет…” – “Что же нам делать?” – “Ну не знаю, что делать, ищите”.

В общем, мы выходим, и метров триста мы идем по улице.

Городок засыпает. Было часов пять. Это деревня городского типа. То есть там есть дома двухэтажные каменные и частные дома. В общем, мы идем, идем, и как бы выходим к такому центру (почему-то автобус не там останавливается, может быть из-за рынка). В общем, мы идём где-то в районе милиции. Там стоит милицейская машина, стоит милиционер, и рядом с ним мужик, у которого нога в гипсе по коленку.

И мы говорим: “Нам в Яблонку”. – “Да-да, уже все автобусы ушли”. – “Может быть, нас кто-нибудь довезет?” И милиционер так мужику в гипсе говорит: “Довези их”. Он говорит: “А сколько дадите?” Я говорю: “Ну это же 15 км?” – “Да”. – “Ну туда и обратно. 30 рублей?” – “Ладно”. А для Москвы это были очень маленькие деньги, а для них это были приличные деньги.

Мы садимся в машину. Этот человек в гипсе, он, оказывается, в каком-то тут лагере работает физруком. Где-то на футболе сломал ногу. И у него сегодня выходной день.

 

И вот привозит он нас в Яблонку. В общем-то, еще светло, солнышко только садится. Когда мы по дороге ехали, видим столб стоит “Яблонка”. Я Паше: “Да мы же уже в Яблонке!” Только ничего за столбом не видно. Все равно степь одна сплошная видна. И дорога расходится в две стороны: направо и налево.

Я говорю: “Где-то здесь барский дом или школа”. Не зная, интуитивно наверно. Или вусвтвуя, что он поворачивает налево. Мы еще проезжаем метров тридцать, и тут я вижу низенькие, вросшие в землю избушки – три или четыре избушки стоят. И на скамеечке под окнами какие-то детки, какие-то тетки сидят. Машина останавливается, я выскакиваю: “Это Яблонка?” – “Яблонка”. – “Скажите, пожалуйста, а здесь есть школа?” – “Нет, давно нету”. – “А барский дом?”

Наверное, я сразу задала много вопросов. В общем, я поняла, что и школа, и барский дом – это вот напротив, в кустах. Естественно, дома никакого не видно.

“А церковь?” – “Вон церковь”. Тоже ничего не видно.

Я говорю: “А здесь есть старожилы какие-нибудь? Тут бабушка здесь моя жила. Вот имение у них здесь было”. Ну они смотрят на меня удивленно и говорят, что здесь старожилов нет, что они дачники, что никого местных нет. Родители были, умерли, на их месте они теперь здесь живут.

Потом я узнала, что если бы мы поехали направо, то мы бы нашли людей той самой фамилии, которая в бабушкиных дневниках участвует, такие Казариновы. Не знаю, что бы мы там нашли, но доехать мы бы до них доехали. Они мне машут рукой вот в эти кусты, и я понимаю, что хоть в эти кусты надо заглянуть, где дом был.

И, действительно, за кустами мы видим остатки каменного первого этажа. Такие проемы для окон и куски каменных стен, ну немножко выше человеческого роста высотой, – вот всё, что осталось от дома. Уже потом я, конечно, специально обратила внимание на фотографию. Потом эта женщина, Казаринова, которая жила налево, рассказывала про эту школу. А она в этой школе учительницей работала. Ее муж эту школу окончил, учился в ней. А дядька ее мужа учился у бабушки. Ее невестка, ее сын – все кончали эту школу в Яблонке. Это была такая знаменитая школа. Уж она-то рассказывала подробно.

 

– Как вы на эту женщину вышли?

– Это потом уже, когда было открытие выставки. Она тогда рассказывала, где была какая клумба, какая аллея. Где была лестница, какой спуск. А в тот первый приезд я этого всего не знала – разруха и разруха, и нет ничего. И церкви я вообще никакой не видела.  

 

Потом, во второй приезд, я увидала первый этаж колокольни. Можно было, когда подойдешь, остатки стен потрогать. А еще эти люди мне сказали, что там какая-то доска надгробная где-то есть. Но мы с Пашей походили не нашли в первый раз. Второй раз тоже не нашли. В принципе, это должна была быть доска из той семьи, вот этой бабушки, которая в романе Ульяниновой могла быть. Но, конечно, могла быть и Штевен (?).

Но бабушкины родственники там никто не умерли. Сестра умерла в Нижнем. Другая сестра умерла в Арзамасе. Бабушка умерла в Москве. Мама их, может быть, умерла в Яблонке, но похоронили ее в Нижнем. Ну, может быть, и здесь, не знаю…

Так вот, мы ничего не увидели. Сели в машину. Я думаю, что же мне делать, куда же мои фотографии вешать и документы класть? Говорю: “К священнику надо заехать. В Ваде у вас церковь есть?” “Есть”, – он говорит как-то не очень уважительно. “А школа есть?” – “Есть”. – “А там учителя хорошие есть?” – “Откуда я знаю”.

Ехать-то мало. И вот мы въезжаем в этот поселок, в Вад. Он тормозит у каких-то ребятишек лет десяти: “Ребята, вы в школе здесь учитесь?” – “Да, учимся”. – “А у вас хороший учитель есть?” – “Есть”. – “А что он преподает?” – “Историю”. – “А директора как зовут?” – “Борис Борисович”. – “А как зовут учителя?” – “Тоже Борис Борисович”. – “А где он живет?” И вот они слово такое сказали: коттеджи или вилла. “Вот его коттедж”. Вот что-то такое. Это действительно оказалось очень близко. Практически мы ехали по улице, а нужно было повернуть налево, пять домов проехать, и вот этот самый коттедж.

 

Посередине сельской улицы останавливается очередной раз эта машина, я из нее выскакиваю. Стучусь в дверь. Открывает мне дверь мужчина с обнаженным верхом, в тренировочных штанах. Стоит коляска детская. В общем, нормальная такая деловая, рабочая, крестьянская терраса. Каникулы. Разгар всяких дел.

“Вы Борис Борисович? Вы директор школы?” – “Да”. – “Вот я Ершова Александра Петровна. Приехала из Москвы. У вас краеведческий музей есть?” – “Есть”. – “Я вот в краеведческий музей хотела материал о бабушке оставить. Она здесь преподавала. Я вам оставляю, мне больше некому оставить. Вот мои телефоны, координаты. Вот если можно, вы мне потом напишите, сообщите”.

Он был настолько ошарашен, что в ответ мне ни да, ни нет не говорил. Он еще молодой мужик, лет тридцати, а может, даже и меньше. А он еще солидность держит, и тут какая-то сумасшедшая в дом стучится.

И вот я вынула свою сумку, из сумки вынула все документы, бумаги. И посередине деревенской улицы вручаю ему все эти дела. Потому что я поняла, что в дом он меня заводить не хочет. Это я на лестнице выяснила, что музей есть, что я ему оставлю бумаги про бабушку в их краеведческий музей. И он как бы пошел за мной к машине, а не сказал: “Заходите ко мне в дом”.

 

В результате, на деревенской улице отдав ему портрет и свои документы, которые я привезла, пожала ему руку и сказала, что буду с нетерпением ждать от него какого-нибудь ответа. Всё. Мы сели на машину.

А там, через этот Вад, проходит московский поезд. Станция называется Бобыльская. И проходит он в девять или в десять часов вечера.

И дальше опять было всё прекрасно. Вокзал. И мы с Пашей ходим вокруг вокзала, всё закрыто – все двери, все окна. В общем, мы с Пашей сидим на вокзале, разговариваем, смеемся. Какое-то такое глупое состояние, что вроде мы всё задуманное сделали, а вроде всё как по нулю. Ничего нету. А поезд должен пройти. Потом потихоньку подходят еще два человека и говорят, что они ждут поезда, правда, поезд тут не всегда останавливается. В конце концов, поезд все-таки приходит.

Мы заходим и говорим, что мы потом заплатим. А нам говорят: нет, выходите из поезда. И нам на самом деле пришлось выйти в Арзамасе из поезда. И с удовольствием посидели в Арзамасе. Там тоже была своя специфика.

Кондукторша говорит: “Как не могли взять билет? Поезд останавливался. Я кассиршу-то видела”. Значит, кассирша поезд провожала. А обратить внимание, что в поезд садятся без билетов… Ну подошла бы. Мы же ее не знаем в лицо. Может быть, мы заговорились, разговаривая с этими людьми, и в последние десять минут к кассе не сбегали…

Ну да ладно. Добрались до Москвы. И только через год оттуда раздался звонок: “С вами говорят с Вада, директор библиотеки Вера Николаевна. Вот вы оставили здесь материал про вашу бабушку. Мне директор нашего краеведческого музея Татьяна Ивановна это показала, но в руки не дала”. Сначала позвонила Татьяна Ивановна и сказала: “Можно я ваш телефон дам Вере Николаевне?” Я сказала: “Конечно можно”. Я же не могла даже представить себе уровень интриг.

– А если публиковать, то указывать только инициалы или полностью можно?

– Вера Николаевна Панова – лучше.

– А то вы будете рассказывать про интриги, указывая имена и отчества, – вдруг они обидятся?

– Нет, интриги не было. Это фигурально про интригу. В общем, сначала позвонила Татьяна Ивановна, спросила, можно ли дать телефон Вере Николаевне. Я сказала, что можно. Вот позвонила Вера Николаевна и сказала, что Татьяна Ивановна, директор музея, а музей закрыт, потому что комнаты ни в каком состоянии, она все это хранит у себя дома, и им только вот так показала и обратно убрала к себе, как хранитель музея, а они ничего не имеют. Но они все это очень хотят развернуть. Это их очень заинтересовало. Потому что попечитель их библиотеки, создатель их библиотеки была родная сестра Александры Алексеевны, Ольга Алексеевна. То есть это совершенно понятно. Она и была последней барыней до революции.

В общем, они хотят развернуть про это экспозицию. Они, кстати, приезжали 3 мая. А вот 30 мая будет День библиотек. А тут и Троица: «Вот мы и приглашаем вас. Администрация обещает все это организовать. Можно и мы к вам приедем?»

 

Они к нам в Москву приезжают. Мы им вываливаем весь архив, еще мамочка жива была. Значит, это был 98-й год. Они уезжают. Мы составляем список, что они с собой взяли. Они взяли бабушкины дневники.

– Отксеренные?

– Нет, часть так взяли, чтобы там отксерить. Здесь – они не успевали. Денег у них так много не было, чтобы ксерить.

– А потом вам эти бумаги вернули?

– Конечно. Все по списку нам вернули. И вот 30 мая 98-го года мы – я, Паша и моя сестра Наташа, тоже бабушкина внучка – приехали в Вад. Мы сначала приехали в Арзамас, зашли в этот большой храм – Троица была.

А потом также на автобусе приехали в Вад. Нас встретили, покормили завтраком и привезли в клуб, где собирались люди. И вот там был стенд бабушкин. Кстати, по-моему, когда они приезжали летом, я им еще портрет бабушкин отдала, раз они выставку устраивают.

Такой большой портрет бабушкин отдала. В общем, что могла, то отдала. Так что там был большой стенд: “Моя жизнь принадлежит России” – вот что-то под таким лозунгом все это было. А два лежачих стенда были посвящены семье.

А потом начался концерт, который вообще весь был посвящен семье. Началось с того, что вот рядом с нами, в Яблонке, была женщина, которая стала известна на всю Россию, которая написала книжку. Потом был спектакль. И это было оглушительное впечатление. Конечно немножко выступили и мы.

А потом была экскурсия в Яблонку с Казариновой Анной Яковлевной, по-моему. Она работала учительницей в этой школе. И это, конечно, больно слушать, потому что – ну кому это все помешало? Вот здесь у нас был завод масла, здесь было образцово-свинарное хозяйство. Вот тут храм стоял. У нас службы были, школа была. Вот тут кладбище было. Всё заросло травой. Это где-то в 77-м году всё закрыли. А закрыли как неперспективную деревню, так как председатель Яблонского колхоза, пошел поперек выше стоящего начальства.

И Яблонка была признана не деревней. И соответственно, школу закрыли, и оттуда стали уезжать все молодые. И как с 77-го до 97-го года, значит за 20 лет, вот все превратилось в воздух. И конюшня, и коровник – нету, гладкая земля. Вот эта Анна Яковлевна нам рассказывает: вот здесь это было, вот здесь то было. Остались четыре хатки, вросшие в землю…

Теперь мы все материалы в библиотеку посылаем. Я так понимаю, что там такой стенд есть с выставкой, посвященной Александре Алексеевне.

---