Парк КУЛЬТУРЫ и отдыха → Дом ЛИТЕРАТУРНОГО творчества → «Диванная» для СОЧИНИТЕЛЕЙ → Истории Дмитрия Витера
Дмитрий Витер
МЫЛЬНАЯ ПЕНА
(рассказ)
– Сестра… Пить…
Это что, мой голос? Сиплый, слабый, будто раздается из-под толщи воды. Я выныриваю из небытия и смотрю вверх, где переливается всеми красками радуги поверхность моря. Завораживающе…
Кто-то заслоняет солнечный свет, подходит ближе, склоняется ко мне. В мои пересохшие губы вкладывают плотный резиновый шланг. Я делаю глоток – это не воздух и не вода – это пена. Я кашляю, пытаюсь вытолкнуть трубку, но кто-то бережно и уверенно возвращает ее на место. Делаю глоток.
– Выплюнь! Серега, не пей эту дрянь! – кричит кто-то совсем рядом.
Олег? Что он здесь делает, вместе со мной на морском дне?
Я хочу сказать ему, что всё в порядке. Эта пена дает покой. Это и вода, и воздух, и пища – всё сразу.
«Ты просто не понимаешь. Тебе надо попробовать».
Я хочу это сказать, но вместо этого только протяжно мычу.
Резиновая трубка выскальзывает из моего рта. Я пытаюсь разглядеть сестру, которая меня напоила – это же госпиталь, да, это точно должен быть госпиталь.
Ничего – только расплывчатый бесформенный силуэт в оранжевой подсветке.
– Спасибо… Сестра… – шепчу я и снова проваливаюсь в небытие.
***
Сегодня за мной ухаживает сестра Анна. Она самая миниатюрная из всех трех. Я не знаю их имен, и до сих пор различаю только силуэты, поэтому решил назвать наугад: Анна, Мария, Лизавета. Чем длиннее имя, тем выше рост – проще запомнить.
Анна обтирает меня влажной губкой, становится легче. Температура немного спадает. Она что-то втирает мне в ноги – и тогда они перестают разговаривать со мной языком боли. Правая нога боли и левая нога боли – каждая хочет перекричать другую, доказать, что она тут главная, что ей больнее всего.
– Серега… Не давай им себя трогать… – Олег продолжает кричать с соседней кровати.
Я еще слишком слаб, чтобы увидеть его, но я слышу моего напарника очень хорошо. Он лежит на соседней койке, верно?
– Всё нормально, Олег! – теперь я могу шептать. – Они помогут… Сестры… хорошие…
Сестра Анна склоняется надо мной и проводит влажной губкой прямо по лицу.
И я сразу понимаю, почему назвал ее Анной. Так звали мою мать.
Мне три года, и я сижу в огромном тазу с теплой водой. Барахтаюсь в мыльной пене, смеюсь, разбрызгиваю воду. Мама наклоняется надо мной, поливает из кувшина теплой струей, втирает мне в волосы мыло, которое пахнет мамой, пахнет солнцем, пахнет покоем.
– Сергей, не надо! – Олег пытается вклиниться в мою дрему, развеять мамин образ. Я поворачиваю голову, и всё исчезает.
Олег действительно лежит на соседней кровати. Только это не кровать. Он распластался на спине на плотном сгустке пены – обнаженный. Кожа на правой половине тела почернела и запеклась.
Сестра – судя по росту, это Мария – склонилась над ним и пытается протереть его раны. Олег дергается и сопротивляется.
– Уйди, тварь! – орет он. – Не прикасайся ко мне! Убью!
И тогда сестра Мария впервые заговаривает с Олегом – и со мной. А может быть, они все время говорили, но я не слышал.
– Никого нельзя убивать, – говорит она.
И снова:
– Никого нельзя убивать.
Мария повторяет это раз за разом, как мантру. Я не вижу, как шевелятся ее губы, но я слышу эти слова в своей голове.
– Да пошла ты, сука! – захлебывается Олег. – Отвали! Слышишь! Отвали!
Сестра Мария заканчивает обрабатывать его раны и плавно, словно лебедь, плывущий по глади воды, уходит прочь.
За ней тянется хвост.
Я тупо смотрю на черный скользкий хвост, ползущий вслед за ней. Он тянется по мокрому следу, который оставляет Мария.
– Сестра? – неуверенно произношу я.
– Сергей, очнись! – кричит Олег со своего пенного ложа. – Они не люди!
Я хочу поговорить с ним, но сперва мне нужно уговорить левую ногу боли и правую ногу боли дать небольшую передышку. Пожалуйста. Хоть ненадолго.
Ноги слушаются меня, и на несколько минут я могу переключиться на что-то другое. На Олега.
– Где мы? – спрашиваю я.
– Сам посмотри…
Я смотрю.
Если это и госпиталь, то очень странный. Над моей головой – яркий переливающийся купол, сквозь который я вижу солнце. Словно мыльный пузырь, выдутый через трубочку, шлепнулся оземь, но не лопнул, а застыл тонкой полусферой. И я внутри нее. И Олег тоже.
– Что это? – удивляюсь я.
– Сергей, ты что, ничего не помнишь?
Я отрицательно качаю головой.
Передышка, данная мне ногами, заканчивается, и меня захлестывает боль.
***
Кажется, сейчас рядом со мной сестра Лизавета. Я уже понял, что за всеми ними тянутся тонкие черные хвосты. Интересно, почему они не запутываются в узлы, когда сестры встречаются вместе в этой… как ее… в сестринской? Должно же быть у них место, где девушки могут отдохнуть от бесконечных забот о раненых, поболтать, может, покурить?
– Вам… хвост… не мешает? – пытаюсь сказать я, и сестра Лизавета склоняется надо мной и протирает губкой лицо.
– Никого нельзя убивать, – говорит она беззвучно и исчезает.
Я снова в тазу, полном теплой мыльной воды, но таз стал меньше – или я стал больше. Мне пять лет. Ищу маму, но ее нигде нет.
– А ну, хватит дурака валять! – кричит на меня бородатый худой обнаженный человек.
Это не Олег – слишком старый. Это мой дед.
Он подхватывает меня под мышки из таза и куда-то тащит. За деревянную дверь. В самое пекло. Жар обдает со всех сторон, проникает под войлочную шапку, которую дед нахлобучил мне на голову. А потом он ударяет меня по спине мокрым раскаленным веником, и я ору.
– Терпи! – строго велит дед. – Это не больно. Вот на войне – там больно. А в бане не больно. Терпи!
Слово «война» и раскаленный пар смешиваются в моей голове. Я боюсь деда. Я хочу, чтобы он ушел и пришла мама и позаботилась обо мне, защитила. Я еще слишком мал, но я уже точно знаю – я не хочу на войну.
Я открываю рот для крика, и туда снова попадает резиновая трубка. Я глотаю пену, холодную, как вода из родника за нашей деревней, там, где в траве прячутся улитки. Чуть дальше – кладбище, где похоронили деда. Я взлетаю на истребителе высоко-высоко – над кладбищем, над полем, над облаками. Земля стремительно удаляется, словно я уронил в колодец синий мяч. Я считаю секунды и жду всплеска, чтобы рассчитать, насколько глубок колодец.
А потом открываю глаза.
«Они не люди» – так говорил Олег. И теперь я ему верю.
Сестра Лизавета похожа на сгусток мыльной пены. Она движется вдоль моего тела, склоняется надо мной и… облизывает меня. Это самое точное слово, хотя у нее нет языка. Нет рта. И вряд ли у нее есть даже пол.
Мое воображение придавало ей антропоморфные черты, но ничего человеческого в ее облике нет. Она скользит, оставляя мокрый след, и она протирает меня не губкой – проводит по мне собственным телом, словно улитка. И там, где коснулась меня, боль утихает. Я впервые смотрю на свои ноги. Пытаюсь пошевелить правой ногой… левой… На этот раз у меня получается. Они больше не сломаны.
Но если я здоров… почему меня не отпускают… домой?
– Очнулся? – спрашивает Олег со своего пенного ложа.
Теперь я понимаю, что и сам лежу на таком же.
Это точно не больница.
– Олег, где мы?
Он еще не ответил, но я уже знаю ответ.
– Сколько мы здесь? – спрашиваю я.
Олег не знает. Его ожоги почти регенерировали – сестры хорошо позаботились о нем.
Только они не сестры. Они – враги.
Когда мы – я с моим напарником Олегом – атаковали, пикировали с орбиты, как ангелы смерти на своих не раз латанных истребителях – мы целились в самые большие пузыри. В них было больше всего врагов. Инопланетян.
В нашем подразделении их окрестили мыльниками или пенниками – они же правда походили на сгустки мыльной пены. Официально их называли на латыни – спумы. Спумы строили свои дома, похожие на мыльные пузыри… и они так здорово лопались, когда мы попадали в них ракетами.
– Чего они добиваются? – спрашиваю я Олега. – Почему не убили нас?
– Хотят промыть нам мозги, – хмуро отвечает мой напарник. – C самого начала этого хотели.
Я силюсь вспомнить, с чего всё началось. Чем спумы угрожали Земле. И не смог.
– Нам нужно выбираться отсюда, – сказал Олег. – Видимо, они построили этот купол прямо рядом с местом нашего крушения на Спуме. Смотри.
И он показал пальцем в сторону.
Внутри прозрачной полусферы, где мы находились, стояла блаженная прохлада, как в предбаннике в дедовой бане. А вот за ее пределами словно была раскаленная парная. Там был ад.
Воздух колыхался в горячем мареве, и я увидел обломки нашего истребителя.
– Нас сбили? – спросил я и тут же понял нелепость своего вопроса.
Спумы не отвечали на наши ракетные удары. Они просто выдували свои купола-пузыри вместо разрушенных.
– Я давно говорил капитану Трофимову – летаем на рухляди, – зло процедил Олег. – А он талдычил про выполнение задачи. Вот и грохнулись. Как думаешь – эвакуационный модуль исправен?
Я не мог сказать наверняка. Теоретически реактивной тяги модуля хватало, чтобы оторваться от поверхности Спума – гравитация тут была меньше земной – и выйти на орбиту, а там по сигналу бедствия нас должны были подобрать. Но это в теории.
– Идут! – крикнул Олег. – Притворись, что спишь!
Они возникли в горячем пекле за стенкой купола, все трое – сестра Анна, сестра Мария и сестра Лизавета. Три пенных сгустка разных размеров. Три спума.
Сестры двигались неспешно и плавно, скользили по песку, и черные трубки хвостов тянулись за ними наружу – я не видел, где они заканчиваются. Спумы прошли сквозь стенку пузыря и приблизились к нам.
Я смотрел на них, не отрываясь.
– Отпустите нас! – потребовал я. – Мы уже здоровы.
Все трое синхронно покачали верхушкой сгустков так, что я был готов поклясться – спумы имитировали язык тела землян. Нет. Отрицание. Минус.
«Вы не здоровы». Вот, что они хотели сказать.
И я уже знал, какова была наша болезнь по мнению спумов.
Холодная ложноножка мыльного тела спума – сестры Лизаветы – коснулась моей головы, и я увидел свою жизнь, как на ускоренной перемотке.
Дед хлестко бьет меня-ребенка в бане веником, невзирая на мои слезы. А вот мы в лесу на охоте – я уже подросток и несу тяжелое ружье. Я доверяю деду. Гордо тащу в избу свою первую добычу – окровавленную тушку зайца. А вот военный плац. Я разбираю и собираю автомат, стараясь сделать каждую следующую попытку короче предыдущей. «Лопнем всех спумов» – гласит лозунг над плацем. Метко стреляю по мишеням. Испытываю перегрузки на центрифуге. Обнимаю маму, машу ей рукой и спешу в вагон, который отвезет меня на космодром. В вагоне рядом со мной едет Олег – мы знакомимся. Мы летим в межзвёздной пустоте. Совершаем бесконечное количество полетов на симуляторе. Видим в маленькое окошко иллюминатора, как из глубин космоса появляется Спум – дом тех самых мыльных тварей, которых мы так ненавидим, хотя еще ни одного не видели.
А потом всё перематывается в обратную сторону. И я снова подросток в лесу, целюсь из-за дерева в трепещущее заячье тельце на поляне.
– Жми плавно, – тихо говорит дед. – Давай!
Но в этот раз я не стреляю.
– Никого нельзя убивать, – говорю я ему.
– Не дай им влезть в свою голову! – кричит Олег где-то в другом измерении, на другой планете.
Я хочу успокоить друга. Сказать ему, что все в порядке. Если никого не убивать, то всё будет хорошо.
– Сергей, очнись! Не поддавайся! – кричит Олег, и мне жаль его.
– Мы можем вернуться домой? – спрашиваю я спумов.
Сестры кивают. Они подходят ближе друг к другу, сливаются, их пузырящиеся тела слипаются в одно. Три скользких черных хвоста объединяются в одну толстую трубку, и я понимаю, что это не хвост. Это действительно трубка – та самая, через которую меня, умирающего, спумы кормили пеной. Своей плотью. Спумов выдувают из нее, как мыльный пузырь из трубочки.
Они – оно – уходит.
Олег вскакивает, подбегает ко мне и отвешивает звонкую оплеуху:
– Очнись же ты! Что ты им сказал? Что ты им пообещал, а?
– Ничего, – я пожимаю плечами. – Мы можем вернуться.
– Ты понял теперь, почему они так опасны? – Олег встряхнул меня за плечи. – Они же гребаные телепаты! Представь, что будет, если они влезут со своим сраным пацифизмом в голову капитана Трофимова? А если заберутся в башку главнокомандующему? А если они доберутся до Земли?
Эта мысль кажется мне правильной.
– Нам нужно вернуться на Землю, – подтверждаю я.
– Зачем?
– Я скучаю, – просто говорю я. – По маме.
Олег таращится на меня.
– Пошли! – командует он.
Подходим к прозрачной стенке купола – она дрожит, колышется на ветру. Спумы легко проходили сквозь нее, но мы – не спумы.
– Ты готов? – спрашивает Олег.
Я киваю. И, пока мой напарник колеблется, протягиваю руку и прикасаюсь пальцем к стенке купола.
Он лопается, обдав нас едкими брызгами.
И тут же обрушивается жара. Мои едва восстановившиеся ноги погружаются по щиколотку в раскаленный песок, но я знаю, что это не главная проблема. Дышать на Спуме можно – но недолго.
Мы бежим к обломкам истребителя. Спасательный модуль цел. Я помогаю Олегу забраться в него первым, пока горячий воздух разрывает мою глотку, а кожа на ступнях облезает от свежих ожогов.
Олег нажимает на кнопку, и стеклянный колпак над ним захлопывается.
Я ударяю рукой по горячему стеклу, оставляя на нем кровавый отпечаток ладони.
– Впусти меня!
– Прости, друг! – говорит Олег сквозь стекло. – Я не допущу, чтобы ты вернулся на Землю. Они уже сидят в твоей голове.
То, что он делает – неправильно. То, что он говорит – неправильно. Потому что сейчас я умру, а убивать никого нельзя.
– Пожалуйста, – говорю я, а потом он включает двигатели.
Меня отбрасывает назад. Я падаю спиной в раскаленную пыль и вижу, как тает в оранжевом небе Спума след от модуля.
Я надеюсь, что Олега спасут. Все достойны жизни.
Песок рядом со мной шевелится, и оттуда появляется черная трубка – словно червь. Из нее пузырится пена – ее становится больше, она обретает знакомую форму. Это три сестры в одном теле.
Спум протягивает мне черную трубку, и я понимаю, что это пуповина. Я могу прикрепиться к ней или умереть.
Глотаю – на этот раз трубка проникает глубоко в горло – так же глубоко, как другим концом уходит вглубь планеты Спум.
Мне три года, и я играю в тазу с теплой мыльной водой. Мама нежно обнимает за плечи и говорит, что любит меня. Я ныряю, и пена обволакивает мое тело.
***
Я замечаю обломки истребителя раньше других. Человек успевает выбраться наружу – он еще жив, но это ненадолго, если я ничего не сделаю. Его одежда горит. Падаю на него, обволакиваю коконом, укрываю, как прохладным одеялом, раздуваюсь пузырями, растягиваюсь, строю над ним защитный купол. Он без сознания, но я переворачиваю мысли человека, как страницы в книжке с картинками. С удивлением отмечаю, что его имя мне знакомо. Капитан Трофимов.
Вместе с пеной я проникаю в его рот, нос, уши, и шепчу, как мантру:
– Никого нельзя убивать.
(с) Дмитрий Витер, 2024