Мифотворчество в педагогической НАУКЕ (А.С.Макаренко)

Парк КУЛЬТУРЫ и отдыха → Лекторий «ЗНАНИЕ-СИЛА»

__________________________________________

ГЕТЦ ХИЛЛИГ

МАРИАННЕ КРЮГЕР-ПОТРАТЦ

Мифотворчество в педагогической науке: суровая реальность тоталитарного официоза

Не разделяя «слегка скептического» отношения авторов предлагаемого исследования к значению и уникальности педагогического опыта и теоретического наследия А.С.Макаренко, но впечатлясь научной скрупулезностью и бесстрастностью их труда, я решил предложить своим коллегам, соратникам, последователям (и даже читателям, случайно забредшим на сайт ОТКРЫТЫЙ УРОК) облегчённую версию этой поучительной работы по истории нашей отечественной педагогики. Полный вариант см.: ГЕТЦ ХИЛЛИГ,  МАРИАННЕ КРЮГЕР-ПОТРАТЦ. «ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ» А.С.МАКАРЕНКО: Опыт реконструкции процесса канонизации его как педагога (1939-1941 гг.) по адресу – http://www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/cmr_0008-0160_1988_num_29_2_2143#

Вячеслав БУКАТОВ

(редактор представленной версии)

Содержание:

1. Смерть любимого писателя / Литературное наследие / Попытки спонтанного применения / Живое орудие коммунистического воспитания

2. Второй «лейтмотив»  восприятия / Педагогика без педагогов / Широкая дискуссия по вопросам воспитания / Три совершенно правильных закона / Обработка «основополагающими элементами»

3. Долгожданный повод / Маниловский гуманизм в педагогике / О мелкобуржуазных теориях свободного воспитания / Право на то, чтобы авторитетно высказаться / Заявления и напоминания «без обиняков» / Признание официальной линии партии / Фигура, интегрирующая нужные принципы / Рядом с Ломоносовым и педагогической деятельностью отца В. И. Ленина / Широкое признание и высокая оценка /По накатанной…

1. Смерть любимого писателя

Первого апреля 1939 года из газеты Вечерняя Москва москвичи узнали, что писатель А. С. Макаренко, недавно награжденный орденом Трудового красного знамени за заслуги в развитии советской литературы, умер в возрасте 51 года по дороге домой, возвращаясь из дома отдыха Союза советских писателей (ССП). Причина смерти внезапная остановка сердца. Второго апреля – в этот день гроб с телом Макаренко был установлен в конференц-зале ССП – центральные газеты Правда, Известия, Комсомольская правда публикуют некролог, подписанный президиумом ССП.

Со свойственным тому времени пафосом в некрологе было сказано, что Макаренко являлся «автором одного из наиболее замечательных, вдохновенных литературных памятников нашего времени», что его Педагогическая поэма, написанная им «кровью своею сердца, прекрасного сердца патриота, борца, педагога-художника», «принадлежит к числу любимых книг всего передового человечества».* В лице Макаренко, который был «непартийным большевиком» и до конца своей жизни «соединял художественную работу с педагогической», умер «передовик, новатор, подлинный революционер и в той, и в другой области». А. С. Макаренко являлся представителем «нового типа писателя – писателя социалистической эпохи», так как литература была для него «практической работой по формированию новой личности».

* В некрологе, кроме того, сообщается, что Педагогическая поэма переведена на все главные языки мира, что в то время отнюдь не соответствовало действительности: до 1939 года за границей вышла только первая из трех частей этого произведения, и притом только на английском (1936, 1938), голландском (1938) и французском (1939) языках. Ошибочными следует считать также сведения, исходящие, очевидно, от Галины Стахиевны Макаренко, о том, что произведения Макаренко еще при его жизни были переведены на 12 иностранных языков; Е . О Ройтенберг, «Воспоминания об А. Г. Макаренко». Советская педагогика (далее ссылки на этот журнал как на: Сов. /led). 5-6. 1944. сс. 16-19 (здесь с. 19).

Заканчивался некролог торжественным аккордом: А. С. Макаренко «один из наиболее достойных представителей советской социалистической литературы». И на следующий день текст некролога без комментариев был перепечатан на последней странице Учительской газеты – органа Народных комиссариатов просвещения и профсоюзов учителей всех союзных республик.

Литературное наследие

Четвертого апреля – происходят похороны Макаренко на Новодевичьем кладбище (на этот день было назначено партийное собрание московской организации CCП, где должен был быть решен вопрос о приеме Макаренко в ВKП(б)^*). До этого состоялся траурный митинг, на котором выступили два писателя – В. Финк (друг Л. С. Макаренко) и Л. Соболев (представитель ССП), а также двое бывших воспитанников Макаренко – А. Тубин и Е. Ройтенберг. Они, а также известные писатели В. Вишневский и А. Фадеев (в то время секретарь президиума ССП) несли потом гроб с телом Макаренко. У могилы с короткой речью выступает – после В. Финка и писательницы А. Караваевой – еще один воспитанник Макаренко – С. Калабалин, который «от имени тысяч товарищей» прощается с их «отцом».

* 15.2.1939 г.. незадолго до XVIII-ого съезда партии, Макаренко  –   воодушевленный присвоением ему ордена Трудового красного знамени  (31.1.1939г.)   –   подал заявление о принятии его в число кандидатов в члены ВКП (б), которое было обсуждено 16 марта на заседании партийного комитета Союза советских писателей и передано на рассмотрение вышеупомянутого общего партсобрания для принятия окончательного решения. На основании протокола этого заседания (Институт мировой литературы им.А. М. Горького АН СССР, отдел рукописей, Москва, ф. 114. он. 1. д. 5) можно исходить из того, что заявление Макаренко 4 апреля было бы удовлетворено.

На следующий день еженедельное издание ССП Литературная газета обе первые страницы номера почти полностью посвящает Макаренко*. Со времени смерти Горького в 1936 году никогда так много не писали ни об одном умершем советском писателе. В передовой Литгазеты Макаренко называют представителем новой, советской интеллигенции, которую отличает дух новаторства, способность к творческому поиску и борьбе. Так же, как академик Т. Д. Лысенко «опрокинул старые нормы науки, указал путь вперед», так и Макаренко «обогатил советскую литературу новыми темами, новыми нравственными идеалами <…> опрокинул старые нормы педагогики, революционизировал ее»**.

* Главное место на первой странице этого номера Литгазеты занимает портрет Макаренко, а также уже упоминавшееся подробное сообщение о почетном карауле у гроба с его телом в Доме ССП и торжественном погребении (там же); за этой информацией были напечатаны соболезнования различных областных писательских организаций, а также редколлегий литературных периодических изданий. На второй странице рядом с некрологом «Памяти А. С. Макаренко» были помещены отзывы коллег-писателей и бывших воспитанников, кроме того статья В. Н. Колбановского, друга Макаренко, который уже в предыдущие годы оценивал его как выдающегося педагога и защищал от враждебных выпадов: «Мастер коммунистического воспитания».

** «Кровное дело интеллигенции», Лит. газ., 19, 5.4.1939. с. 1.

Тогда же, пятого апреля, организационная комиссия ССП под председательством А. Фадеева решает создать «комиссию по увековечению памяти А. С. Макаренко», задачей которой являются сохранение и распространение литературного наследия Макаренко. Кроме писателей в комиссию вошли и двое бывших воспитанников Макаренко – А. Тубин и В. Камардинов, а также вдова писателя Галина Стахиевна Макаренко (секретарь комиссии). Позже в состав комиссии были введены еще несколько человек – также из узкого круга близких Макаренко людей: С. Калабалин, психолог В. Колбановский и др.

Свою работу комиссия начала с разработки плана двух изданий. Первое это было предложение оргкомиссии ССП – сборник воспоминаний бывших воспитанников Макаренко о нем, второе – авторитетное собрание сочинений Макаренко. Но если до декабря 1940 г. «Гослитиздатом» был предусмотрен выпуск полного собрания сочинений, то с февраля 1941 г. речь идет – и это отражает изменившуюся уже к тому времени оценку Макаренко – только об «избранном» в «Учпедгизе». Ни один из этих проектов в такой форме не был осуществлен – очевидно, из-за вторжения немецкой армии на территорию СССР в июне 1941 г.

Вслед за этим в течение последующих недель и месяцев появляются и другие некрологи и статьи, отдающие должное Макаренко, но – за одним-единственным исключением* – лишь в литературной и общественно-политической периодике**: умер Макаренко-писатель. Его заслуги отмечает литературная общественность, о его наследии заботится Союз писателей. ***

* С. Дзубинский, «Антон Семенович Макаренко – писатель – педагог». Начальная школа, 6. 1939, с. 16-23.

** Н. Четунова. «А. С. Макаренко». Красная ночь. 4, 1939, с. 202-216; «Антон Семенович Макаренко. Некролог». Октябрь. 4. 1939. ее. 43-44; «Памяти А. Г. Макаренко “. Литературное обозрение, 8, 1939. с. 56; ч Памяти Антона Семеновича Макаренко». Литературный критик. 4. 1939. с. 174-175; «Писатель педагог борец». Детская литература, 4, 1939, е. 8; «О Макаренко», Молодая гвардия. 4, 1939. с. 197-20К (воспоминания бывших воспитанников П. Архангельского. А. Тубина и С’. Калабалина); А. Тубин. «Антон», Год XXII. Альм. 16. Москва, 1939, с. 445492.

*** Эта «забота» о нем после смерти со стороны ССП вполне соответствует собственным представлениям Макаренко о своем месте в обществе: в последние годы жизни он считал себя прежде всего писателем и жил на средства, получаемые им за литера 1урные произведения; как говорили, его последними словами были: «Я писатель Макаренко».

А педагогическая общественность и ее печатные органы молчат.

Когда в конце 1939 начале 1940 г.г. на основании соответствующих решений XVIII съезда ВКП (б) и X пленума ВЛКСМ «о задачах коммунистического воспитания трудящихся» педагогическая пресса широко дискутировала проблемы укрепления дисциплины в школе и воспитания детей в семье (а это вопросы, по которым идеи Макаренко начиная с 1941 г. станут непререкаемыми), ни личность Макаренко, ни его педагогический опыт не играли в то время никакой роли. Даже в серии статей Учительской газеты на тему «Создадим книгу для родителей!» нет ни малейшего упоминания о вышедшей в 1937 г. книге Макаренко с таким названием. Представители советской педагогики не видели тогда (все еще!) по крайней мере, в своих официальных выступлениях причины для того, чтобы поближе познакомиться с наследием Макаренко.

Единственное упоминание его имени в статье о наказаниях в школе, опубликованной в августовско-сентябрьском номере центрального теоретического журнала Советская педагогика и то не обошлось без ошибки: автор, заводя речь о Макаренко, как если бы тот был еще жив, констатирует, что Макаренко со своими ложными представлениями о системе школьной дисциплины (изложенные им в 1938 г. в Правде), остался в меньшинстве. То есть педагог-Макаренко, его творчество, его смерть остались без внимания.

Попытки спонтанного применения

Первая годовщина со дня смерти Макаренко также отмечается лишь литературной общественностью. В московском клубе писателей 1 апреля 1940г. устраивается вечер памяти А. С. Макаренко.

Правда, за две недели до того кругу друзей Макаренко, который сплотился теперь вокруг его вдовы Галины Стахиевны, впервые удалось сделать объектом начавшейся дискуссии взгляды педагога на воспитательную работу в школе и семье. Показательно, что сделано это было не через педагогическую, а через партийную прессу, что объясняется хорошими отношениями «макаренковской комиссии» ССП с партийным руководством.

17 марта 1940 г. Правда публикует – под заголовком «Неиспользованное наследство» статью М. Кропачевой, заслуженной учительницы РСФСР из Ленинграда. В ней она называет «ошибочным и вредным» «глубоко укоренившееся мнение, что методы Макаренко применимы исключительно к закрытым детским учреждениям». Автор выступает за широкое применение опыта Макаренко в школе и семье.*

* М. Кропачева. «Неиспользованное наследство». Правда. 76, 17.3.1940. с.6. Почетное   звание   этого   автора  «заслуженная   учительница   РСФСР»  сообщает Н.А.Морозова в своей ките /А. С. Макаренко, изд. 2-е, Ленинград. 1961. с. 28.

В другом материале, который Правда печатает 26 марта, автор – И. Вислов, зав. областным отделом народного образования г. Рязани – называет педагогическое наследство педагога и писателя А. С. Макаренко «замечательным достижением советской педагогики». Он рассказывает также о том, что попытки спонтанного применения методов Макаренко в школе уже дали хорошие результаты.

Эта статья, на которую макаренковеды до сих пор не обратили никакого внимания, заканчивается категорическим резюме:

«Мы не имеем права игнорировать успехи, достигнутые замечательным педагогом Макаренко, и тратить время на поиски уже найденных им методов коммунистического воспитания. Наркомпросы должны приковать внимание теоретиков педагогики к изучению педагогического наследства писателя, использовать все ценное в этом наследстве, чтобы двигать советскую педагогическую науку вперед.»

Отметим, что в передовой статье Правды от 29 марта о воспитательных задачах семьи и школы можно обнаружить те же ссылки на опыт Макаренко, которые содержались в статьях Кропачевои и Вислова. И теперь – благодаря авторитету Правды они звучали уже почти как требование ко всем. «Весь секрет его успеха именно в том и заключался, – говорится в передовой, – что он сплотил действенный коллектив, который задавал в колонии тон, влиял на самых неисправимых, приучал их к дисциплине, воспитывал волю. Опыт этот (разумеется, не механически) могут использовать с успехом наши школы». В этом высказывании отразился первый «лейтмотив» восприятия системы Макаренко на начальном этапе усвоения его наследия.

Живое орудие коммунистического воспитания

Вскоре свое мнение высказывает С. Калабалин (любимый воспитанник А.С.Макаренко из колонии им. Горького), ставший сам к этому времени руководителем одного из детских домов под Москвой. «По стопам своего учителя» так называется его статья, опубликованная в Правде 16 апреля.

Калабалин подробно рассказывает в ней о том, как он сам применял опыт Макаренко в своей более чем 10-летней педагогической практике. И все это время начальство в органах народного образования несмотря на конкретные успехи упрекало его в одном и том же: «Вы макаренковщину насаждаете, вы командирскую систему заводите, порочную систему». И это при том общеизвестном факте, – пишет Калабалин, – что существующая в советских детских домах система воспитания «способна растить только иждивенцев и бездельников». Причина такого печального положения дел, по его мнению, – царящие до сих пор «в нашей педагогической науке беспорядок и неопределенность».

Эта короткая, но важная с политической точки зрения «прелюдия» в газете Правда не могла не оказать влияния на педагогическую общественность и ее прессу. Всего день спустя после публикации статьи Калабалина в Правде свою первую статью о Макаренко публикует Учительская газета – «Замечательное педагогическое наследство». Ее автор – Е. Ройтенберг, студент ленинградского пединститута, который в апреле 1939 г. выступал с речью на похоронах Макаренко.

Ройтенберг, бывший воспитанник коммуны им. Дзержинского, живо рассказывает о насыщенной и интересной жизни в ней, выделяет в качестве самого существенного признака педагогической практики Макаренко «его блестящее мастерство индивидуального подхода к каждому воспитаннику». Свою статью он заканчивает призывом-требованием: «Мудрые педагогические идеи А. С. Макаренко должны стать для советских педагогов живым орудием коммунистического воспитания молодого поколения».

Уже через неделю это требование повторяется в передовой Учительской газеты. Указывая на порочную практику, когда школьника из-за одного-единственного проступка объявляют «трудным», «неисправимым», газета пишет: «Вся деятельность выдающегося советского педагога и писателя А. С. Макаренко была примером умения находить и развивать в действительно трудных и педагогически запущенных детях лучшие человеческие качества.»*

* «Против схематизма в воспитательной работе». Уч. газ., 56, 25.4.1940, с. 1.

2. Второй «лейтмотив»  восприятия

19 апреля 1940 г. состоялась первая встреча педагогов, посвященная памяти Макаренко (примечательно, что она была организована дефектологами) – совместное совещание Научно-практического института специальных школ и детских домов в НКН РСФСР, которым руководил И. И. Данюшевский, и Московского государственного педагогического дефектологического института. С основным докладом на совещании выступил В. И. Куфаев, известный специалист в области ресоциализации беспризорников. Он уже выступал в октябре 1938 г. в дискуссии по докладу Макаренко в Научно-практическом институте. Куфаев подчеркивает «новаторство» Макаренко в деле воспитания детей с помощью коллектива и отмечает тесную связь его методов с традициями классиков педагогики – «как отечественной, так и иностранной». Это- второй «лейтмотив» в восприятии наследия Макаренко в те годы.

Макаренко создал, продолжает Куфаев, на основе своих практических и теоретических разработок целый ряд бесспорных положений, которые стоит применить в современной педагогической практике:

«И чем смелее и скорее школа и воспитательные учреждения (разумеется, не механически) будут организовывать коллектив, воспитывать в детях дисциплину, ответственность, дружбу, товарищество между детьми, и чем скорее педагоги научат детей всю работу в школе и вне ее связывать с коллективными интересами, как это делал А. С. Макаренко, тем успешнее мы разрешим важнейшие задачи коммунистического воспитания.»

Также и В. Колбановский вполне определенно ссылается в своей статье «Новатор социалистической педагогики», которая была напечатана в ежемесячнике Союза писателей Красная ночь, на те же публикации Правды. В статье Колбановского можно обнаружить еще один «лейтмотив» тогдашнего восприятия Макаренко: он противопоставляет педагогов-«теоретиков» педагогам-«практикам», обвиняя первых в том, что они сознательно препятствуют претворению педагогических принципов Макаренко в жизнь школы. В то время как «лучшие люди советской школы сделали идеи Макаренко руководством для своей сложной, трудной и благородной работы», те «люди, коим доверена теоретическая педагогическая мысль, по-прежнему отказываются признать Макаренко-педагога».

В качестве примера Колбановский приводит «вышедший недавно учебник педагогики для пединститутов», в котором «такое огромное явление в педагогике, как Антон Семенович Макаренко», не упомянуто ни единым словом. Это, считает Колбановский, нужно расценивать не просто как «небрежность», а как «преступление».

Педагогика без педагогов

Однако Колбановский умалчивает о том, что подобным образом обошлись не с одним лишь Макаренко. С середины 30-х г.г., т.е. после официального «отлучения» от советской науки определенных научных направлений декретами 1931 и 1936 г.г.*, из учебников по педагогике, а также из соответствующих статей постепенно «исчезают» имена ведущих в 20-е г.г. педагогов и партийных работников, связанных с этой областью.

* Здесь имеются в виду постановления ПК ВКП (б) от 5.9.1931 г. «О начальной и средней школе» и от 4.7.1936 I. «О педологических извращениях в системе наркомпросов»

В учебниках 1939 и 1940 г.г.* советская педагогическая наука предстает «педагогикой без педагогов». В результате развитие ее (начиная с 1917 года) зависело лишь от партии и ее вождей. Так что история советской педагогики и школы сводились к набору высказываний Ленина и Сталина по различным проблемам образования и воспитания, а также цитат из партийных и правительственных постановлений.

* Б. П. Есипов. Н. К. Гончаров. Педагогика. Москва. 1939; Педагогика, под ред.И. А. Каирова. Москва. 1939; Педагогика. Учебное пособие для пед. высш. учеб, заведений и университетов, под ред. П. Н. Груздева. Москва. 1940; Ш. И. Ганелин. Е. Я. Голант, История педагогики. Москва. 1940; Педагогика. Посiбник для пед. вищ.   шкiл.за ред. С. X. Чавдарова, киib, 1940.

Однако различие между неугодными педагогами и Макаренко существовало: в числе тех, чьи имена прямо или косвенно «вычеркивались» – из истории советской педагогики декретами 1931 и 1936 г.г., были люди, признанные не только в СССР, но и за границей Луначарский, Блонский, Шацкий, Пинкевич, Калашников, Пистрак, Крупеника, Шульгин и, не в последнюю очередь, Крупская. Это лишь самые известные имена, имя же Макаренко было знакомо сравнительно небольшому кругу, да и то его знали скорее как писателя и оратора, правда, разбиравшегося в вопросах педагогики.

Об этом свидетельствует небольшой эпизод, рассказанный учительницей Е. Е. Смирновой на Второй всероссийской научно-педагогической конференции в конце июня 1940 г.: три месяца назад, – как вспоминает Смирнова, – она выступала на Московской областной  педагогической  конференции с докладом о методах Макаренко. Во время перерыва к ней подошел один   уже немолодой учитель и спросил:

– Скажите, кто такой этот Макаревич, о котором вы говорили?

– Макаренко, – поправила она. Это- автор Педагогической поэмы.

– Ах, так это поэт… (см. Уч. газ.. 87. 29.6.1940. с. 4.).

Широкая дискуссия по вопросам воспитания

В начале июня 1940 года Учительская газета публикует огромную статью Н. Лялина, доцента педагогики Ленинградского университета, «О педагогическом наследстве А. С. Макаренко» и тем самым открывает «широкую дискуссию по вопросам воспитания, в частности, по вопросу о возможности использования в условиях советской школы педагогического наследства А. С. Макаренко».

Можно исходить из того, что Н. Лялин, который к моменту написания статьи уже собирался работать над кандидатской диссертацией о Макаренко, поддерживал связь с вдовой Макаренко и поэтому имел доступ к неопубликованным текстам педагога. Отсюда можно предположить, что инициатива публикации в Учительской газете исходила скорее не от него самого, а из Москвы. Но во всяком случае эта дискуссия в Учительской газете – несмотря на то обстоятельство, что авторы некоторых материалов совсем не занимались Макаренко – значительно способствовала пропаганде педагогических идей Макаренко и постановке многих актуальных проблем.

В ходе двухмесячной дискуссии, которая закончилась 11 августа 1940 г. итоговой редакционной статьей «Проблемы воспитания в советской школе». Учительская газета получила около 400 статей, отзывов и писем из различных областей страны*. Из этого числа редакция перепечатала 39 в 18 выпусках газеты, остальные были использованы в шести обзорах читательской почты**.

* В. Проценко, «Важнейшая  задача школы». Молодой большевик, 18. 1940, с. 27-33 (здесь    с. 28).

** См. хронологический перечень статей на этой дискуссии в В. А. Хрусталева. А. С. Макаренко.  Библиогр. указатель, пол ред. Н. А. Сундукова, Москва. 1959, с.79-82.

Большая часть этих материалов, во многом сильно друг от друга отличающихся, принадлежат «практикам» (учителям, директорам школ, членам родительских активов), которые выступают за немедленное улучшение неблагополучной – а по мнению некоторых авторов, катастрофической – ситуации в советской школе. Другие участники дискуссии – наряду с С. Калабалиным и Е. Ураловой, Народным комиссаром просвещения Белорусской ССР, – «теоретики педагогики», т.е. профессора, научные сотрудники различных учебных и научно-исследовательских институтов. Среди них такие известные имена, как С. Н. Белорусов, И. А. Каиров, Л. Е. Раскин, С. М. Ривес, П. М. Шимбирев, Н. М. Шульман, которые в последующие месяцы и годы будут играть заметную роль в усвоении педагогического опыта Макаренко, а также И. Ф. Козлов – автор первой диссертации о Макаренко, защищенной им уже в 1941 году.*

* Эта   кандидатская  диссертация   «Педагогический  опыт   А.  С.   Макаренко  и основные положения его педагогического учения», научными руководителями которой были профессора Е.Н.  Медынский и В. Н. Колбановский, была защищена в Московском гос. пединституте им. Либкнехта; см. Сов. пед., 5-6. 1945, с. 63-64.

Единственный педагог, скромно оставшийся в тени

Статья Лялина, открывшая дискуссию, в большой степени определила дух и тон ее, объем затронутых вопросов, сгруппированных автором вокруг трех тем: 1) Макаренко-писатель и педагог; 2) Макаренко-хранитель лучших отечественных и зарубежных педагогических традиций; 3) основные черты современного восприятия Макаренко. При этом здесь постоянно звучат все три вышеупомянутых «лейтмотива», характерных для первоначального восприятия Макаренко.

Лялин в своей статье преследует две линии. Во-первых, он критикует сложившийся в педагогических кругах подход к наследию Макаренко: полное замалчивание его имени или искажение представления о нем как о педагоге и открытое неприятие системы. Это нельзя «извинить» ни тем, что на Макаренко смотрели скорее как на писателя, ни тем более ссылками на его слишком узкое, специальное, поле деятельности, имевшее место лишь в колонии и коммуне. Макаренко считает Лялин, следуя утверждениям в статьях Правды, – ни в коем случае не был только писателем, он был прежде всего педагогом.

Значение практической и методологической работы этого педагога – хотя и не оставившего подробно разработанной теории коммунистического воспитания выходит далеко за пределы специальной области, а именно колонии беспризорных, в которой он работал. Хотя как раз писательский талант давал Макаренко, как верно отмечал Горький, «дополнительные силы для того, чтобы не потонуть в топком болоте ‘словесной’ педагогики, критически разобраться в ее киселеобразных установках и встать на собственные ноги».

Во-вторых, Лялин старается представить Макаренко единственным советским педагогом, который – скромно оставаясь в тени и не подпадая под влияние всякого рода «мод» и «отклонений», жертвами которых стали в 20-30 г.г. многие советские педагоги, – разработал свою собственную педагогическую концепцию. Сделал он это на основе не только собственного богатого и разностороннего опыта, но и лучших традиций зарубежной и отечественной (русской и советской) педагогики, начиная с Песталоцци, Ушинского и кончая Лениным и Сталиным. К Макаренко можно целиком отнести сталинскую характеристику истинных ученых, которые, «понимая силу и значение установившихся в науке традиций и умело используя их в интересах науки, все же не хотят быть рабами этих традиций».

И теперь оказалось, что Макаренко всегда был представителем «правильной линии» в педагогике – несмотря на все наладки «псевдоученых», «апологетов теории отмирания школы», «педологов», которые в 20-30 г.г. определяли лицо советской педагогики. В то же время стало очевидным, почему при жизни Макаренко был почти неизвестен педагогам: его имя замалчивали именно потому, что он следовал «правильной линии».

«Этот механизм, вероятно, срабатывает и сегодня, – считает Лялин. Ведь тот факт, что теоретики педагогики по-прежнему не хотят видеть заслуг Макаренко перед наукой (это превентивное обвинение против всех потенциальных критиков Макаренко) возможно, имеет причиной и следующее: несмотря на то, что уже давно со всех этих взглядов сорвана личина научности и они призваны «антисоветскими», все еще имеются их тайные приверженцы – в учебных и научно-исследовательских институтах, учреждениях системы народного образования, а также в определенных педагогических редакциях и издательствах. Особенно это относится к журналу Советская педагогика и издательству «Учпедгиз». И разве, – спрашивает Лялин, – не является безнадежная ситуация, сложившаяся во многих школах, семьях, следствием того, что вредное влияние такого рода «псевдоученых» еще не преодолено?»

Три совершенно правильных закона

Лялин с помощью такой пристрастного, а, вернее, фальсифицированного взгляда на вещи, полностью соответствовавшего тогдашнему образцу ведения дискуссий, преследовал две цели: во-первых, Макаренко тем самым был огражден сразу от всех обвинений в «педагогических грехах», разоблаченных декретами 1931 и 1936 г.г. А без этого ни один человек, занимавшийся педагогической – научной или практической – деятельностью в 20-30 г.г., не мог стать предметом общественной дискуссии.

Во-вторых, таким образом была «очищена» история советской педагогики, с характерными для нее дискуссиями и борьбой в области народного образования и педагогики. В ней не остается – после операции Лялина – ничего, что не было бы также представлено и Макаренко. Он становится «путеводной звездой», педагогом-идеалом, который не только критикует ложные позиции, но и предлагает свою концепцию, которая применима в важнейших областях педагогической науки и может быть эффективно использована в практической работе.

После этого Лялин и переходит к выявлению основных черт педагогической концепции Макаренко – имея при этом в виду ее актуальность, необходимость и реальность в тогдашних условиях. Для начала он выделяет в этой концепции три, как он их называет, «в педагогике исстари пропагандированных, совершенно правильных закона», которые для советской педагогической теории были заново оценены и развиты Макаренко. Вот эти три закона:

– педагог должен любить детей, окружать их заботой и вниманием;

– в процессе воспитания и образования следует учитывать интересы и запросы детей;

– и, наконец, педагогу необходимо считаться с силами детей.

Правда, эти законы, допускает Лялин, признавали все советские педагоги, однако в прошлом их неправильно толковали. Так, требование к педагогу любить детей, быть к ним внимательным привело к излишней мягкости, самоуспокоенности, безответственности в педагогическом процессе. Педагоги слишком далеко зашли, следуя другому требованию – учитывать интересы и запросы детей. В результате делались уступки смене настроений ребенка, внезапным увлечениям и т.н. Тем самым учет детских интересов стал «фетишем».

Наконец, само но себе справедливое и верное требование учитывать силы и возраст детей, не давать им заведомо невыполнимых заданий привело бы к крайности – бездумному обереганию ребенка, что в результате препятствует воспитанию в детях чувства самостоятельности, независимости, сковывает их инициативу.

Макаренко же, напротив, всегда исходил из того, что и к ребенку – если его любишь и относишься к нему серьезно – постоянно нужно предъявлять требования; что требовать должен прежде всего коллектив и что он должен настаивать на выполнении этих требований – независимо от того, хочет ли сейчас этого ребенок или нет. Только так можно избежать в воспитании детей безвольности, безответственности, самодовольства.

Макаренко так же боролся и с фетишизацией детских интересов и потребностей, противопоставляя им в качестве единственной разумной альтернативы чувство долга – опять же, прежде всего, долга перед коллективом: дети должны научиться выполнять также и тяжелые, скучные для них задания. Это требование неукоснительно соблюдалось в руководимых Макаренко колониях.

Обработка «основополагающими элементами»

Лялин заканчивает свой очерк, выделив некоторые «основополагающие элементы» педагогической концепции Макаренко, которые отвечают трём «исстари пропагандированным законам». К этим элементам Лялин относит как более или менее общепризнанные (например: коллектив «как основной и решающий фактор воспитания», вовлечение детей в самообслуживание, в общественно–производительный труд или же соединение воспитательного и учебного процесса с конкретными условиями и т.п.), так и те элементы, за которые Макаренко постоянно критиковали.

А именно: наказания (прежде всего телесные), роль и значение школы, положение учителя в педагогическом коллективе. При этом указание Лялина на недостаточное знание педагогического наследия Макаренко выполняет, очевидно, двойную задачу. Во-первых, Лялин показывает, что здесь не использовано еще «большое богатство»; во-вторых, он намекает на то, что критикам Макаренко следовало бы помалкивать, т.к. его труды в определенной степени их опровергают.

Статью Лялина нельзя назвать даже в малой степени удачным толкованием концепции Макаренко, не говоря уже об объективном изложении причин ее (не-) восприятия. Это скорее ловкая предварительная «обработка» Макаренко, чтобы «подать» его на стол педагогической дискуссии, которая считалась возможной и необходимой ко времени публикации этой статьи.

Соответственно выглядели и последовавшие за статьей дебаты в Учительской газете: «за» или «против» Макаренко означало «за» или «против» требований, связанных с его именем – ввести более строгую дисциплину в школах, больше спрашивать с учеников, упрочить положение учителя и особенно администрации. Несмотря на различия в деталях, все дискуссионные материалы газеты можно объединить в несколько групп.

3. Долгожданный повод

Для авторов первой группы материалов статья Лялина стала долгожданным поводом для изложения свох собственных представлений о дисциплине и порядке, значении труда в процессе воспитания, о роли пионерской или комсомольской организации в школе. И почти все авторы выступали при этом за введение более строгой дисциплины в школе, за принятие более решительных мер в наведении порядка. *

* См., например, состоящий из  10 пунктов перечень наказаний, применяемых директором школы  А. Винтман, «Еще раз о поощрениях и наказаниях», Уч. газ.. 99.26.7.1940. с. 2. Но выдвигаскя гакжс требование наказывать родителей; так. учитель Н. Протасов внес «5 конкретных предложений по поднятию дисциплины»: «1. Дать право директору школы штрафовать родителей, оставляющих детей без надзора. 2. Внести оплату за обучение детей-второгодников, исключая сирот и многосемейных. 3. Узаконить, как наказание, оставление детей после уроков за невыполнение домашних заданий. 4. Установить материальную ответственность родителей за порчу школьниками имущества школы. 5. Ввести систему поощрений (например, благодарность) с занесением в личное дело». «Обзор писем», Уч. газ., 94, 14.7.1940, с. 5.

Того же сорта аргументацию – правда, с настойчивыми ссылками на авторитет Макаренко и его педагогические представления – можно обнаружить и в многочисленных публикациях другой группы, авторами которых были – как и в первом случае – преимущественно директора школ и учителя.

Эти «практики» видели в лице Макаренко «соратника в борьбе за дисциплину, порядок, за высокую успеваемость, за воспитание полноценного человека»*. Но в вопросе о том, как достичь полного претворения в жизнь макаренковских принципов, мнения участников дискуссии – если они вообще высказывали их – сильно расходятся. Общим для них является лишь уже известное из Правды предостережение не переносить механически на школу систему Макаренко. Интересно, что это именно тот упрек, который «теоретики» педагогики и органы народного образования в ходе этих и будущих дебатов будут снова и снова предъявлять «практикам».^**

* П.   Зырянова.  «Против   маниловской  педагогики  и  ‘гуманизма’ тов. Спасского,. Уч. газ.. 84. 23.6.1940, с. 2.

** Так 13.4.1941 г. Учительская газета в своей передовой статье выступает против   «бюрократических   извращений   в  педагогической работе», которых допускают«некоторые учителя и руководители школ» пытаясь «представить дело так. что они используют приемы и методы А. С. Макаренко». В этом же номере публикуется приказ наркома просвещения РСФСР В. П. Потемкина от 11.4.1941  г.. из которого явствует, что «за последнее время во многих школах Москвы стали шире проводиться так называемые школьные ученические линейки и введена по классам система рапортов учащихся перед началом каждого урока. Линейки организуются в целях принятия рапортов от классных организаторов об успеваемости и поведении учащихся». Также и в сообщении журнала Советская педагогика о Всесоюзной конференции по педагогическим наукам в апреле  1941   г. отмечается, что опыт  Макаренко, не будучи «критически и серьезно изучен», «начали механически переносить в нормальные школы в условиях 1940/41учебного года» (Сов. пед.. 7-8. 1941, с. 27).

В то время как одни, требуя «больше дисциплины», выступают за более решительные меры воздействия, такие, как наказания, или за введение элементов военизации в жизнь школы*, другие делают ставку на талант и личность учителя или директора школы, их образцовую работу в хорошо организованной школе, которая, как пишет преподаватель И. Вугман, должна походить на «огромный симфонический оркестр, где директор – дирижер, учителя – концертмейстеры, учащиеся – музыканты. И так же, как успех оркестра определяется талантом дирижера, работа школы зависит, прежде всего, от ее руководителя – директора».

* Так. один учитель предлагает  создать внешкольные бригады, руководимые советом бригадиров  П. Цуканов, «Коллектив учителей плюс коллектив учащихся»,Уч. газ.. 83. 21.6.1940. с. 2. Другой учитель сообщает о введении некоторых описанных в Педагогической поэме элементов и приемов в свою внеклассную работу –  Л. Лукьяненко, «О самодеятельности и инициативе учащихся, Уч ,-ач.. Н9, 3.7.1940. с. 2.

В целом и эта группа участников дискуссии о личности и наследии Макаренко не предлагает решений даже частных проблем в освоении и дальнейшем развитии его концепции в школе и, поскольку об этом тоже шла речь, в семье. В принципе, и для них Макаренко – лишь предлог для того, чтобы формально отталкиваясь от его отдельных положений – изложить на бумаге свои проблемы и собственные проекты.

Маниловский гуманизм в педагогике

Особенно интересна, в рамках этой общей дискуссии, небольшая дискуссия, которую вызвала статья учителя В.Спасского «Против принуждения». Спасский – единственный «практик» (не считая В. Сувойчика, который лишь месяц спустя принял участие в дебатах и, вероятно, именно поэтому вышел «сухим из воды»), ведущий решительно и со всей определенностью борьбу с тем, что Лялин «принимает теорию тов. Макаренко как абсолютно правильную, а то, что не сходится с ней в практике нашей школы, отвергает и третирует как мелкобуржуазное искажение». Тем самым опыт всех школ подменяется «малым субъективным опытом» – пусть даже это опыт такого «талантливого педагога». В создании общей педагогической теории такие действия могут принести лишь вред.*

* Сувойчик, тоже учитель, приводит в своей статье «Не принижать роль учителя»  похожие аргументы:  если бы утверждение Лялина, что «у нас есть лишь одна единственно правильная  педагогическая   теория», а именно теория А.С. Макаренко, соответствовало действительности, это означало бы, что массовая школа «стоит, очевидно, на ложном пути, и в ней должна быть создана иная организация воспитательного процесса». Лялин, как пишет далее Сувойчик, «совершенно игнорирует теорию и практику десятков  тысяч передовых советских педагогов, показывающих  замечательные образцы обучения и воспитания детей». (Уч. газ., 96. 19.7.1940, с. 2).

Это усугубляется тем, что интерпретация Лялиным макаренковской системы – особенно это касается трех «законов» – утрирована, если вообще не ложна. Лялин, по мнению Спасского, конструирует не выдерживающие критики альтернативы, такие, например, как гуманное отношение к ребенку и строгость; его интерпретация никак не отвечает гораздо тоньше дифференцированной аргументации Макаренко.

Статья Спасского вызвала у сторонников введения более строгой дисциплины резко отрицательную реакцию. Один из оппонентов Спасского называет его доводы «гуманным сюсюканьем», другой упрекает его в «маниловской педагогике» и в том, что своими рассуждениями он льет воду на мельницу тех, кто еще при жизни Макаренко несправедливо подвергал его нападкам.

Поддержку – хотя и косвенную – Спасский находит у немногих теоретиков педагогики, которые также отвергали интерпретацию Макаренко Лялиным как поверхностную или даже ложную. Один из них, Н. Катериночкин из Свердловского пединститута*, упрекает Лялина в том, что тот потерял чувство меры: ведь в конце концов Макаренко не единственный среди советских педагогов, который располагает «правильным опытом и правильной теорией», не все то, что принадлежит его перу, априори истинно.**

* Н. Катериночкин, «Больше чувства меры, тов. Лялин!». Уч. газ.. 87, 29.6.1940. с. 2.

** Кроме того, Катериночкин считает преувеличение Лялиным роли коллектива как средства воспитания     «отрыжкой антиленинской теории ‘отмирания школы’», потому что этим принижается роль учителя. На Всесоюзной конференции по педагогическим наукам в апреле 1941г. к этому аргументу прибегнет С. М. Ривес:  «создание детского коллектива играет огромную роль в воспитательной работе, но это не основной решающий фактор, как старались показать некоторые ‘ортодоксальные’ толкователи педагогического опыта Макаренко». Коллектив создаётся учителем, учитель является «основной и решающей фигурой в учебно-воспитательной работе».

Еще решительнее выступает П. Н. Шимбирев, профессор педагогики Московского государственного пединститута, который еще в октябре 1936 г. во время диспута о Педагогической поэме вступил в спор с самим Макаренко. Он отклоняет попытку Лялина представить Макаренко единственным советским педагогом, который всегда все понимал правильно и соответственно с этим поступал, тем более, что это умаляло значение всех других советских педагогов-ученых, включая и тех, кто работал в то время.

О мелкобуржуазных теориях свободного воспитания

У Макаренко, пишет Шимбирев в своей большой, довольно острой статье «Ценное и ошибочное у Макаренко», есть, конечно, бесспорные заслуги перед педагогикой. Но одно дело – оценить то положительное, что было достигнуто Макаренко в колонии им. Горького, и совсем другое – то, что делает Лялин – «пытаться представить всю работу этой колонии как полное и совершенное осуществление принципов марксистско-ленинской педагогики, как идеал, к которому должен стремиться каждый советский учитель и воспитатель.

Кроме того, пишет Шимбирев, «задача работников теоретического фронта педагогики» не в том, чтобы «канонизировать опыт Макаренко», а скорее в том, чтобы – здесь Шимбирев пользуется формулой, ставшей общеупотребительной после декрета 1936 г., – отобрать лучший опыт советских педагогов и, обобщая его, «строить марксистскую науку о детях». Составной частью «лучшего опыта» является, несомненно, и опыт Макаренко. Однако при этом надо обратить внимание и на то, что – «вопреки утверждению тов. Лялина» – «педагогические взгляды Макаренко не представляют собой целостной, от начала до конца продуманной системы воспитания подрастающего поколения. Это скорее ряд идей и попыток найти решение отдельных вопросов, среди которых есть и «ошибочные» – начиная с умаления значения школы, отсутствия «настоящего педагогического коллектива» в колонии им. Горького и кончая передачей «карательных» функций детским организациям, например, совету командиров, «не говоря уже о телесных наказаниях .

Но прежде всего Шимбирев осуждает то, что «не вполне правильный тон статьи тов. Лялина» повлиял и на характер самой дискуссии: авторов почти всех материалов занимают прежде всего две проблемы – строгость учителя и меры наказания. Если Макаренко и был «безусловно противником всяких мелкобуржуазных теорий свободного воспитания», то тем более было бы прискорбно, «если бы все ‘усвоение’ его педагогического наследства мы свели к вопросу о строгости и наказаниях».

Своей кульминационной точки статья Шимбирева достигает в тот момент, когда он пишет о «пренебрежительном отношении к педагогике», которое чувствуется в произведениях Макаренко, а также и в некоторых материалах дискуссии. Ни в коем случае нельзя предполагать, что «теория педагогики ровно ничего не дает и все вопросы разрешаются исключительно практикой школы». Это показывает лишь недостаточность знаний Макаренко, ведь «если бы в первый год существования колонии им. Горького Макаренко изучил более глубоко труды классиков марксизма-ленинизма о воспитании, если бы он уделил более серьезное внимание работам таких корифеев педагогики, как Песталоцци, Ушинский, Пирогов, Добролюбов, это предупредило бы Макаренко от ряда ошибок».

Особенно щекотливый вопрос Шимбирев затрагивает, когда он пишет, что «совсем наивными выглядят попытки тов. Лялина вновь ‘воскресить’ те споры, какие велись между Макаренко, украинским Наркомпросом и тогдашними ‘теоретиками’ педагогики», и «сейчас всех работников теоретического фронта педагогики делить на два враждующих лагеря – сторонников и противников Макаренко». Тем самым Лялин – это читается у Шимбирева скорее между строк – пытается сделать Макаренко или безоговорочное согласие с ним индикатором точного соблюдения партийной линии. В результате этого все остальные педагоги, которые как и сам Шимбирев – признают заслуги Макаренко лишь частично, как бы являются его противниками, а тем самым и противниками партии. А это, как учит опыт декретов 1931 и 1936 г.г., могло привести к репрессиям – начиная с потери работы и кончая ссылкой и даже физическим уничтожением.

Право на то, чтобы авторитетно высказаться

Возражения Шимбирева подхватил его ленинградский коллега Л. Е. Раскин. Он также называет «ошибочным и вредным» взгляд на Макаренко как на «некий утес, противостоящий и враждебный всей современной педагогической науке», которую Лялин развенчал как «выражение квинтэссенции педологических, реакционных и мелкобуржуазных взглядов на воспитание». Повторив уже известные критические замечания, Раскин упрекает Лялина в том, что тот не показал, что именно можно конкретно перенести в школьную жизнь «из арсенала тех средств и методов, которые сыграли положительную роль в педагогической практике А. С. Макаренко». Вместо этого Лялин лишь констатировал:

«Макаренко – за строгость, и нам нужно быть за строгость; Макаренко – против неразумной любви к ребенку, и нам нужно быть против нее; Макаренко – за крепкий коллектив, и нам нужно создавать крепкий коллектив; Макаренко – против потешающей педагогики, за серьезный труд, и мы должны быть против этого и за серьезный труд; Макаренко за воспитание культурных привычек, и мы должны воспитывать культурные привычки».

Такого рода упрощенное и фальсифицированное противопоставление, считает Раскин, неуместно уже хотя бы потому, что в советской педагогической науке, «по крайней мере за последние несколько лет», никто не выступал  против строгости, за неразумную любовь к детям и т.п.

Такого рода критика и такой подход к Макаренко и его педагогическому наследию должны были задеть не только Лялина, но и всю московскую комиссию. Поэтому было вполне логично, что кто-нибудь из узкого круга людей, близких Галине Стахиевне, должен был выступить против всех этих критиков и особенно против самого авторитетного и высокопоставленного «клеветника» в лагере теоретиков педагогики против Шимбирева. Этот «кто-нибудь» был не кто-нибудь, это был Калабалин, он-то, как бывший воспитанник Макаренко, а теперь руководитель детдома, имел, как никто другой, право авторитетно высказывать свое мнение по поводу Макаренко.

Заявления и напоминания «без обиняков»

Калабалин выбирает простое, но радикальное решение: в своей реплике «Ответ проф. Шимбиреву и наши предложения» он объявляет его некомпетентным. По Калабалину, Шимбирев, не зная хорошо педагогической практики Макаренко, сконструировал целый ряд ни на чем не основанных утверждений – начиная с того, что Макаренко якобы недооценивал роль школы, и кончая отсутствием в колонии им. Горького настоящего педагогического коллектива. Заявив это Калабалин – его авторитет подкреплен такими достоинствами, как «практик», «пролсмарий», «приближенный» – резюмирует: «Я, правда, не профессор педагогики, а рядовой работник, но для меня совершенно очевидно, что автор не свел концы с концами.»

Еще резче – это местами похоже на донос – реакция М. Мануильского, который 27 августа 1940 г. публикует в Правде статью о ходе и результатах дискуссии в Учительской газете. То, что у Лялина и других звучит как намек на угрозы, здесь выражено без обиняков. Ссылаясь на упрек Шимбирева в адрес Макаренко – последний мог бы избежать многих ошибок и заблуждений, если бы не пренебрегал теорией педагогики и основательнее изучал произведения классиков, – Мануильский зачисляет Шимбирева и, наряду с ним, «иных наших докторов педагогических наук» в разряд людей с устаревшими взглядами и потенциальных противников; по его мнению они «подчас повторяют зады, не замечая, что в советской стране, где создается замечательная, радостная жизнь, выковывается и новая, коммунистическая педагогика. Иные, бродя по кунсткамере педагогических теорий, не примечают сего слона; но новая, советская педагогика, перенявшая и использующая лучший опыт передового учительства, поднимает на неизмеримо высшую ступень нашу советскую школу.»

С нескрываемой симпатией Мануильский в этой статье пишет о предложениях некоторых участников дискуссии решительнее ударить по недисциплинированности и хулиганству в школах, введя макаренковские методы воспитания. Автор напомнил о недавних мерах по усилению дисциплины на предприятиях – с начала 1939 г. трудовое законодательство в Советском Союзе стало значительно более жестким.

Признание официальной линии партии

Мануильский пишет: «Партия и правительство наводят железный порядок на предприятиях. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня направлен против лодырей, прогульщиков, дезорганизаторов производства, требует суровой трудовой дисциплины. А между тем наша школа не приучила до сих пор ребят к дисциплине. Именно молодые рабочие составляют основной контингент прогульщиков на предприятиях. Странно было бы, если бы школа наша осталась в стороне от той большой работы по воспитанию дисциплины, которая проводится в советской стране.»

Так сторонники Макаренко постепенно стали признавать линию, которую партия декретами 1931 и 1936 г.г. официально объявила единственно правильной, то есть: селекцию определенных тем и имен в истории советской педагогической науки и стилизацию педагогической практики – в форме опыта лучших учителей и воспитателей, а также в виде (определенных) заявлений и выступлений партийного руководства, деятелей народного образования, – превращение ее в «теорию советской педагогики». Но важно существенное дополнение: этот опыт лучших учителей и воспитателей – а также и его историческое значение – олицетворяет Макаренко, в нем это получило реальное воплощение.

Оглядываясь назад, можно сказать следующее: узкому кругу друзей и товарищей Макаренко и особенно его вдове удалось сделать с помощью «пролога» в Правде и серии статей в Учительской газете весной и летом 1940 г. первый важный шаг на пути утверждения Макаренко как важнейшего советского педагога. Его имя и связываемая с ним педагогическая концепция становятся с этого момента известными широким кругам педагогической общественности и определяют ход вновь начинающейся как раз к этому, времени дискуссии о теории и практике советской педагогики.*

* Большое   значение,   которое   придавалось  этой   дискуссии,   подтверждается также и тем, что Ленинградский областной дом учителя еще осенью 1940 г. издал составленную С.Г. Романовым  библиографию,  которая   включает в себя напечатанные в Правде и Учительской газете статьи под названием «Проблемы  воспитания в советской школе. Дискуссия об использовании педагогического наследства А. С. Макаренко».

Этому способствовали также различные заседания и конференции летом 1940 г. Так, статья Лялина была главной темой совещания директоров школ Ленинградской области, которое было назначено уже на 19 июня. На нем «единодушно» было выдвинуто требование «широкой пропаганды педагогического наследства Макаренко среди учительства и родительской общественности». А по сообщению Учительской газеты от 11 июля, аналогичное заседание прошло и в Краснодаре. К темам, обсуждавшимся на Второй всероссийской научно-педагогической конференции, которая проходила в Москве с 25 но 29 июня, незадолго до ее открытия был добавлен доклад проф. С. М. Ривеса о «Педагогических взглядах Макаренко и применении их в практике советской школы». Состоявшееся вскоре после этой конференции заседание, организованное пединститутом в Минске, было также специально посвящено педагогическому наследию Макаренко.

Коллегия Наркомпроса Белоруссии на своем заседании 25 июля обсуждала итоги дискуссии в Учительской газете. Профессор педагогики Киевского университета Я. Б. Резник, который докладывал на проходившем с 13 по 15 августа совещании актива Наркомпроса Украины «О проблемах воспитания в советской школе», опирался в своем выступлении прежде всего на эту дискуссию. Наконец, доклады о Макаренко были прочитаны в преддверии нового учебного года на районных «августовских совещаниях» как того и требовали авторы писем в редакцию Учительской газеты.

Фигура, интегрирующая нужные принципы

Успешность пропаганды Макаренко-педагога никак нельзя объяснить лишь инициативностью, энергией и благоприятными для этого связями, также и политическими, единомышленников Галины Стахиевны. Существенной «предпосылкой» для этого было санкционированное партией разрушение советской педагогической науки, которое сопровождалось и все большей международной изоляцией отечественной педагогики, ликвидацией ее учреждений, а также отстранением от работы и даже физическим уничтожением ее ведущих представителей. В результате этого «педагогическая арена» с середины 30-х годах опустела.*

* В 1939 г. в педагогической печати впервые встречается осторожное требование по-новому  поставить вопрос  о разработке «учения о личности человека  как идеал воспитания» в советском обществе: Н А. Соколов, «К вопросу о теоретических задачах педагогики». Сов. пед).. 1939, 8-9, с. 58-65 (здесь с. 64).

И в этой определенной ситуации Макаренко является «человеком действия», из опыта которого можно было вывести «определенную систему педагогических воззрений», содержащую в себе «важнейшие проблемы методологии педагогики, методики и техники воспитания»*, человека, который является центральной интегрирующей фигурой, фигурой, узаконивающей те или иные принципы.

* В. Г. Гмурман, «Макаренко Антон Семенович», в кн. Педагогическая энциклопедия. Москва. 1965. 2. с. 705-709 (здесь – с. 706).

Вероятно, не менее важную роль в ею успехе мог сыграть еще и тот факт, что как раз теоретических трудов Макаренко после себя не оставил, его главное произведение педагогический роман. Статьи и доклады, в которых Макаренко пытался привести в систему свои взгляды на педагогику, свой опыт, а делал он это каждый раз с учетом изменений в политике партии в отношении семьи и народного образования они были известны лишь немногим, и во время дискуссий «на теоретическом фронте педагогики v (1928-1931 г.г.) остались незамеченными, что скорее давало основание предполагать его полную политическую благонадежность (как потом оказалось – весьма иллюзорную).

Невнимание к Макаренко «теоретиков» когда-то авторитетных, а теперь низвергнутых – в этой ситуации можно было легко истолковать как «героическое сопротивление» или, по крайней мере, как «намеренное непризнание» педагога.

Вопрос о том, можно ли было бы вот так пропагандировать, внедрять педагогическое наследие Макаренко при его жизни, остается открытым.

Однако целый ряд фактов – например, обнаруженная текстологами редакционная обработка его произведений или ставшие за последнее время известными случаи «ретуширования» его биографии, – допускает предположение, что ранняя смерть Макаренко по меньшей мере благоприятствовала его «второму рождению» – уже в качестве истинного, ведущего советского педагога.

Учительская газета продолжает свою кампанию но пропаганде Макаренко-педагога также и осенью 1940 г. – целенаправленно ссылаясь на его труды, прежде всего в передовых статьях, а также публикуя ранее неизданные материалы. 15 сентября газета начинает печатать серию из восьми бесед Макаренко по педагогике для родителей, которые московская радиостанция «РЦЗ» выпустила в эфир в 1937 г., и выполняет тем самым требование некоторых участников дискуссии опубликовать педагогическое наследие Макаренко.* Книжное издание этого цикла, известного теперь пол названием Лекции о воспитании детей, выходит – с предисловием В. Н. Колбановского – в издательстве «Учпедгиз» уже в конце 1940 г.

* При   этом   констатировалось,  что  педагогические  представления  Макаренко все еще недостаточно известны;   это частично объясняется тем, что даже в больших библиотеках его книги представлены лишь в нескольких экземплярах. В связи с этим выдвигалось требование  срочно  переиздать массовым тиражом давно распроданные книги,. а также опубликовать его педагогическое наследие. См. Уч. газ.. 83, 21.6.1940, с. 2; 98, 24.7, с. 2.

Рядом с Ломоносовым и педагогической деятельностью отца В. И. Ленина

Осенью 1940 года в результате кампании, проведенной Учительской газетой, имя Макаренко входит в программы и учебники для будущих учителей.

В ноябрьско-декабрьском номере Советской педагогики была опубликована новая учебная прoграмма по истории педагогики для пединститутов. В ней было предусмотрено изучение педагогических взглядов Макаренко. Эта программа – результат работы специальной комиссии, образованной при кафедре педагогики Московского государственного университета. В ее состав вошли профессора Е. Н. Медынский (председатель), Н А. Константинов, П. Н. Шимбирев, Г. Е. Жураковский и доцент А. Н. Веселов. Прoграмма была утверждена 26 августа 1940 г. Всесоюзным комитетом высшей школы. Этому предшествовали продолжавшиеся два года дискуссии по поводу новой программы и ее проверки на практике.

В пятом разделе «Главнейшие лапы развития теории и практики советской школы», входящем во вторую часть программы, были перечислены – в подразделе «Период борьбы за коллективизацию сельского хозяйства (1930-1934 и.)» – среди прочих следующие темы: «Роль товарища Сталина в перестройке и улучшении работы советской школы, его заботы о школе, учителе и учащихся. Крупская о ленинско-сталинском воспитании молодежи. Педагогические взгляды и педагогическая деятельность А. С. Макаренко.» Тем самым, Крупская и Макаренко первые педагоги, которые (вновь) получили доступ в историю советской педагогики.

Макаренко при этом был включен в учебную программу в очень короткий срок. В «методических замечаниях», предпосланных программе, Медынский указывает на изменения в подборе тем по сравнению с первой редакцией программы 1938 года. Наряду с Макаренко здесь появились главы «М. В. Ломоносов» и «Педагогическая деятельность И. П. Ульянова» (отца В. И. Ленина). Констатируя это, Медынский «страхуется» следующей заслуживающей внимания формулировкой: «Необходимость этих добавлений едва ли нуждается в подробной мотивировке.»

За включением Макаренко в новую учебную программу следует дополнительное признание его педагогических заслуг в двух учебниках педагогики для педагогических заведений, которые были подписаны в печать в конце ноября и середине декабря 1940 года и выходят весной 1941 года в издательстве «Учпедгиз» – оба под названием Педагогика. Первый учебник представляет собой второе, исправленное и дополненное издание книги Б. П. Есипова и П. К. Гончарова, второй новое учебное пособие П. Н. Шимбирева.

В обоих случаях довольно любопытен способ изложения в немногословных высказываниях, касающихся Макаренко. В главе «Учитель советской школы», написанной Есиповым, речь о Макаренко заходит довольно неожиданно. Автор упоминает его имя в разделе «Проявление творческой активности в работе», при этом говорится почти исключительно о «человеческо-педагогических» качествах Макаренко Макаренко-образцовый педагог, Макаренко-отец и друг своих воспитанников. Нет ничего, что помогло бы увидеть в Макаренко педагога, который создал научно обоснованную систему коммунистического воспитания или по крайней мере ее элементы !

Шимбирев же, несмотря на то (или как раз именно потому), что он в недавней дискуссии выступал как критик Макаренко, пишет о нем в разделе «Наука-педагогика и искусство воспитания». Он признает «огромное педагогическое мастерство» и отмечает (правда, в довольно общей форме) его вклад в советскую педагогическую науку. Предубеждение Шимбирева против Макаренко, которое так резко было выражено незадолго до этого, летом 1940 года, можно и теперь почувствовать между строк, например, когда он подчеркивает, что Макаренко выработал свои педагогические взгляды «в труднейших условиях работы с беспризорными детьми и правонарушителями».

Несмотря на то, что Макаренко включен теперь в новую программу по истории педагогики и в соответствующие учебные пособия, журнал Советская педагогика обходит его молчанием, собственно замалчивает его, как это сформулировал в Учительской газете от 21 марта 1941 г. Лялин. Не считая тех немногих, так сказать, неизбежных упоминаний о Макаренко осенью 1940 г. (как приведенные выше), в Советской педагогике за этот год ни разу не появилось ни критических, ни положительных высказываний о Макаренко, равно как и о начавшейся еще летом дискуссии. Также и в мартовском номере за 1941 г., где был напечатан материал о Третьей сессии учебно-методологического совета Наркомпроса РСФСР, состоявшейся в конце декабря 1940 г. в Москве, не упоминается о том, что на ней некоторые докладчики говорили и о Макаренко.

Это неизменно сдержанное отношение журнала к Макаренко, возможно, является следствием попыток редакторов и постоянных авторов Советской педагогики возвратить Н. К. Крупской подобающее ей место в истории и теории советской педагогики.* В статье, которую Комсомольская правда публикует ко второй годовщине смерти Макаренко, ее автор – Колбановский – напоминает о том, что именно Советская педагогика в свое время – в 1938 г. – пыталась «уничтожить Книгу для родителей ядовитой рецензией некоего Стороженко».

* Здесь мы согласны с рассуждениями нашего пражского коллеги Й. Хашковеца. Во всяком случае следует исходить из того, что лица, занимавшие в редакции Советской педагогики в конце 30-х  –  начале 40-х гг. ведущие позиции Г. П. Вейсберг (ответственный редактор) и Н. К. Гончаров (его заместитель)   – принадлежали к приверженцам Крупской, а, значит, и разделяли ее сдержанное или отрицательное отношение к Макаренко.

Важный шаг на пути к признанию Макаренко научной педагогикой (и тем самым в конце концов к его «внедрению» в ее главный орган – журнал Советская педагогика) был сделан за несколько недель до того – на заседании «комиссии» 20 декабря 1940 г. После успеха харьковской сессии (которая показала, что так записано в протоколе этого заседания – «литературное наследство А. С. имеет не только художественный, но и большой научно-педагогический интерес и выходит за рамки деятельности Комиссии ССП») обсуждается «вопрос об изменении и расширении» работы комиссии и принимается решение созвать 6 января 1941 г. специальное совещание «представителями педагогической общественности г. Москвы». И. Ф. Козлову и Галине Стахиевне Макаренко поручается составить «персональный список приглашаемых товарищей». В результате на этом расширенном заседании комиссии, на котором было намечено провести целый ряд мероприятий ко второй годовщине смерти Макаренко (научно-педагогичная сессия, выставка, публикации в Учительской газете и Литературной газете), участвуют и три теоретика педагогики, которые в течение ближайших лет сыграют важную роль в восприятии педагогических взглядов Макаренко. Это Е. Н. Медынский, И. Л. Каиров и Б. П. Есипов.

Широкое признание и высокая оценка

2 марта 1941 г. Учительская газета под заголовком «Насущные проблемы советской педагогики» публикует основополагающую статью на двух страницах – и тем самым начинает новую дискуссию. Подписана статья «коллективом научных сотрудников харьковских вузов» – поименно названы одиннадцать профессоров и доцентов. Среди них – А. Зильберштейн, знакомый Макаренко, и А. Тер-Гевондян, один из докладчиков на харьковской сессии, а позже – один из самых активных помощников Галины Стахиевны в редакционной подготовке наследим Макаренко.

В одном из разделов пои статьи – «Изучать и разрабатывать труды выдающихся советских педагогов» – называются имена Крупской, Шацкого и Макаренко, но отношение к ним неодинаковое. Скорее создается впечатление, что два первых имени упомянуты рядом с именем Макаренко только как введение, для полноты охвата темы. В то время как Крупской посвящено всего два абзаца (при этом приводятся цитаты лишь из ее дореволюционных работ), а о Шацком говорится вскользь, о Макаренко рассказывается подробнее, и его называют «крупнейшим советским педагогом».*

* «Насущные проблемы советской педагогики», Уч. газ.. 27. 2.3.1941. с. 3-4.

Этой публикацией харьковских ученых-педагогов Учительская газета открывает «широкую дискуссию» о проблемах, связанных с созданием «марксистской науки о детях». В дискуссии, которая закончилась в середине апреля 1941 г. всесоюзной конференцией по педагогическим наукам, участвовали все значительные педагогические и психологические научно-исследовательские институты, сотрудники которых прислали в редакцию коллективные статьи, а также отдельные ученые и просто читатели газеты. Почти во всех этих материалах авторы требуют исследовать опыт «лучших советских учителей» и работы «выдающихся советских педагогов» и, прежде всего, наследие Крупской и Макаренко. Тем самым в истории и теории советской педагогики заканчивается «безыменный период».

Примечательно, что авторы этих материалов уделяют Макаренко больше внимания, чем Крупской или даже Шацкому. Для них Макаренко становится педагогом, чьи работы важны не только для эмпирической педагогики (как пишет в статье «Теория и практика изучения детей» профессор педагогики Московского городского пединститута В. Н. Марков), но и для (педагогической) психологии (что подчеркивают в статье «Задачи психологии и создание марксистской науки о детях» сотрудники Государственного психологическою института). А В. Е. Гмурман, сотрудник Государственного института школ Наркомпроса РСФСР, а позже «главный редактор» семитомника собрания сочинений Макаренко, пишет в своей статье «О проблематике научной работы»: «Ив теории воспитания необходима более углубленная работа над отдельными теоретическими проблемами. Mногие из них сформулированы в работах Л. С. Макаренко».

Что-либо подобное в отношении Крупской, которая умерла лишь за месяц до Макаренко, или даже Шацкого в то время было просто немыслимо. В 20-30 гл. Крупская часто высказывалась не только по вопросам образования и педагогики, но и выступала против внутриполитической линии Сталина. Поэтому-то Сталин, обязанный сохранять по отношению к ней, как к вдове Ленина, определенный пиетет, делал с конца 20-х гг. все от него зависящее для того, чтобы все больше изолировать Крупскую от политической и даже от социальной жизни страны. Это, впрочем, не помешало некоторым ее бывшим сотрудникам и ученикам выступить за ее реабилитацию.

Шацкий же, умерший уже в 1934 г., стал одиозным прежде всего из-за своих реформаторско-педагогических взглядов – к этому времени считавшихся буржуазными и антисоветскими. Ведь в конце 20-х г.г. «шацкизм» был даже синонимом «правого уклона». Именно в этом контексте следует понимать замечание Шимбирева в статье «О главном и второстепенном»: «Нет оснований спешить с разработкой педагогического наследства С. Т. Шацкого: слишком много в его трудах ошибочного и мало созвучного с задачами советской педагогики». Более необходим «глубокий научный анализ и раскрытие богатства педагогического наследства замечательных советских педагогов Н. К. Крупской и Л. С. Макаренко ».

С. Рубинштейн, профессор психологии Ленинградского пединститута им. Герцена, напоминает в своей статье «О задачах советской психологии» – как в свое время уже и Литгазета – о другом, как раз в этот же период намечающемся процессе канонизации, до странности похожем на «случай Макаренко», касающемся, правда, человека, которого позже стали считать шарлатаном – Т.Д. Лысенко:

«Лишь в результате длинной и ожесточенной борьбы против традиционной формалистической генетики пробил себе путь революционный дарвинизм Тимирязева-Мичурина-Лысенко», – пишет Рубинштейн, и после длительной и упорной неприязни со стороны «педагогического Олимпа» начинает прокладывать себе путь положительная оценка педагогической системы Макаренко.

На время дискуссии о «насущных проблемах советской педагогики» приходится вторая годовщина смерти Макаренко и по этому поводу во многих советских газетах и журналах появляются хвалебные статьи, в том числе впервые и в Советской педагогике. Здесь публикуются сразу пять статей о Макаренко, три из которых написаны ведущими теоретиками педагогики: профессорами В. В. Комаровским (Баку), С. М. Ривесом и В. Н. Марковым. Таким образом, и этот – последний – бастион взят.

Статья еще одного теоретика, проф. Н. Н. Медынскою, в Учительской газете печатается рядом с очерком о дореволюционной деятельности Макаренко под названием «Жизнь, полная труда и исканий», написанном Галиной Стахиевной. Опираясь в нем прежде всего на автобиографические высказывания из художественных и публицистических произведений своего мужа и, таким образом, в какой-то мере на соответственно авторизованные «подготовительные работы». Галина Стахиевна намечает здесь главные линии будущей биографии Макаренко. Предпринятые при этом «очищение» и «пролетаризация» прошлого Макаренко (единственный ребенок в семье бедною, но сознательного рабочего и т.п.) были в это время не только нужными, но просто даже необходимыми мерами для того, чтобы беспартийный «аутсайдер» с отягчающим анкету «заграничным родственником» (родной брат – белогвардеец во Франции!) мог быть принят в советский «пантеон».

Вечером первого и второго апреля 1941 г.г. в Московском университете проходит совместное посвященное Макаренко заседание учебного совета Института школ, кафедр педагогики университета и московских пединститутов. С докладами выступают: профессора Колбановский («Макаренко писатель, педагог, гражданин»), Каиров («Коллектив в педагогической системе Макаренко») и Ривес («Роль воспитателя в педагогической системе Макаренко»), а также Л. М. Гельмонт («Трудовое воспитание в педагогической системе Макаренко»).

Ривес выступает с докладом и на состоявшейся позже (19-24 апреля) конференции по педагогическим наукам, которая была организована Всесоюзным комитетом высшей школы и Наркомпросом РСФСР. Тема его доклада «Педагогическая система А. С. Макаренко и ее значение в развитии советской педагогики». В переработанном виде доклад был опубликован затем в Учительской газете и Советской педагогике. Ривес там, в частности, пишет, что «вся система педагогических мероприятий Л. С. Макаренко является частью советской педагогической системы, системы, основанной на великом учении Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Макаренко является образцом не только практика, но и «педагога-исследователя»:

«Глубокая принципиальность, непримиримость в борьбе с неправильными и вредными концепциями, непосредственная практическая работа с детьми, смелая постановка самых трудных вопросов на практике, острый анализ и глубокое обобщение положительных достижений – ценнейшие качества Макаренко как педагога-исследователя и экспериментатора. Эти качества должны воспитать в себе работники теоретико-педагогического фронта, и тогда мы сможем поднять педагогическую науку на уровень, соответствующий гигантским задачам нашей великой Сталинской эпохи.»

Результат всех этих усилий – не только приучить педагогическую  общественность к мысли о том, что Макаренко – важнейший советский педагог, но и сделать из него главного протагониста заново формирующейся советской педагогической науки, – этот результат можно сформулировать словами писателя Ермилова, одного из основателей «комиссии по увековечению памяти А. С. Макаренко» ССП. В статье ко второй годовщине смерти Макаренко в журнале Красная новь он пишет:

«О Макаренко говорят на учительских съездах, на комсомольских собраниях, в семьях рабочего, служащею, колхозника. Заслуженные профессора, историки педагогики, со всей научной ответственностью называют его классиком мировой педагогики.»

Итак, это было вторым рождением Макаренко-педагога.

По накатанной…

Дальнейшее развитие восприятия идей, связанных с именем Макаренко, получило большую известность, чем те начальные описанные в данной работе пути, которые были возможны только благодаря внешнеполитической «тишине» того времени («пакт Гитлера-Сталина»). Развитие это привело со временем к тому, что некоторые иностранные ученые увидели в Макаренко «педагога, который является классиком не только для коммунистического мира»; его творчество «было расценено как самый значительный вклад России в развитие воспитательной мысли XX века».

Ниже следует перечень важнейших событий, связанных с восприятием идей Макаренко и его личности, происшедших до начала 50-х голов.

Весной 1941 г. издательство «Учпедгиз» выпускает две брошюры для родителей и сборник статей по вопросам воспитания детей в семье. В этих трех публикациях впервые прямо ссылаются на Макаренко. Кроме того, также еще до начала войны, появляется (в Сталинграде) переиздание лекций Макаренко на радио, а также тематический выпуск Бюллетеня, посвященного Макаренко, Московского научно-практического института специальных школ и детских домов со статьями педагогов-ученых С. М. Ривеса, И. И. Данюшевского, А. М. Гельмонта, В. И. Куфаева и Н. М. Шульмана. Наконец, в Симферополе появляется первая книга о нем – Вопросы психологии воспитания в произведениях А. С Макаренко В. М. Белоуса (издана институтом усовершенствования учителей Наркомпроса Автономной Крымской республики).

Уже не в Москве, а в г. Чкалов (Оренбург), расположенном восточнее столицы, осенью 1941 г. появляется – под названием Воспитание детей в семье и школе – сборник выступлений Макаренко, которые ранее публиковались в Учительской газете; в 1942 г. этот сборник выходит (в Алма-Ате) и на казахском языке. Кроме того, в 1941 г. цикл лекций Макаренко на радио выходит в переводе на армянский (в Ереване). грузинский (в Тбилиси), узбекский (в Ташкенте), украинский (в Киеве) и эстонский (в Таллине) языки. Осенью 1941 г., когда полным ходом шла эвакуация московских предприятий и учреждений, «Архив А. С. Макаренко», которым заведовала Галина Стахиевна, тоже был перевезен сначала в Куйбышев, а затем в Свердловск.

В июле 1943 г., спустя полгода после Сталинградской битвы, изменившей ход войны, научная жизнь в Москве стала нормализоваться. В это время при кафедре педагогики государственного пединститута им. В. И. Ленина была образована – на смену «макаренковской комиссии» ССП – Научно-исследовательская лаборатория А. С. Макаренко под руководством Галины Стахиевны. Целью ее стало «изучение и внедрение в практику воспитательных учреждений педагогических идей А. С. Макаренко». Для этого был составлен список, включавший тридцать тем для «научной обработки», опубликованных затем в Советской педагогике. Кроме всего этого планируется провести конференцию по вопросам педагогики Макаренко, издать сборник научных статей к пятилетней годовщине смерти педагога. Уже в 1944 г. Научно-исследовательская лаборатория А. С. Макаренко (новое название: Лаборатория по изучению педагогического наследства А. С. Макаренко) стала частью Института теории и истории педагогики (директором его был И. Ф. Свадковский) только что образованной Академии педагогических наук (АПН) РСФСР. Галина Стахиевна теперь уже в должности «исполняющей обязанности старшего научного сотрудника» – по-прежнему руководит лабораторией.* Вместе с нею работают И. Ф. Козлов и А. Г. Тер-Гевондян. Цель их работы – подготовка к изданию выходивших до сих пор разрозненно, а также к тому времени еще неопубликованных работ Макаренко по педагогике, а кроме того, – исследование воспитательной работы в коммуне им. Дзержинского.

* То, что эта должность была возложена на Г.С. Макаренко, следует рассматривать и как материальную поддержку ей. См.  ходатайство «комиссии» перед президиумом ССП о предоставлении ей «персональной  пожизненной пенсии и размере 400-500 рублей в месяц. Мотивировка: «Галина Стахиевна безвозмездна (sic!), но несет всю работу в Комиссии и не имеет поэтому возможности что-либо зарабатывать в дополнение к пенсии». Протокол заседания от 17.2.1941 i., ЦГАЛИ, ф. 332. оп. 1, ед.хр. 76.

В 1944 г. в издательстве ВЛКСМ «Молодая гвардия» выходит первая редакция монографии Медынского о Макаренко, которая позже была переведена и за границей на mi юте языки. В этой книге – предисловие к ней написано Г. С. Макаренко, она же явно и «руководила» автором – впервые более или менее подробно описываются «жизнь, деятельность и педагогическая система» (подзаголовок книги) Макаренко – правда, «в слегка очищенном виде» в соответствии с духом времени, с требованиями политической и педагогической коньюнктуры. В том же году выходит, кроме того, новое издание Педагогической поэмы, также слегка переработанное по тем же причинам.*  31 марта 1945 г. проходит «вечер воспоминаний», организованный Лабораторией А. С. Макаренко АПН вместе с кафедрами педагогики московских пединститутов, на котором выступают бывшие воспитанники, сотрудники и друзья Макаренко. (Этот вечер был организован вместо научной конференции, запланированной первоначально к пятой годовщине смерти Макаренко).

* Это издание Педагогической поэмы 1944 г. отличается от предыдущих тем, что в нем изъяты все места, которые вследствие своей антирелигиозной или антинациональной, а также антианглийской и антиамериканской направленности во время Великой отечественной войны казались несоответствующими духу времени; см. (J. Hillig, «A. S.Makarenko. Pcdagogiccskaja poema. Teil I: bine textologische I’ntersuchung» (А. С. Макиренко. Педагогическая поэма. Часть 1-ая) в сб.   Studioslavica. Beit rage гит У 11/. Iniernationalcn Slawistenkongress in Zagreb 1978, hrsg. von H.-B.Harder und B. I . Schol/, (,ievsen. 1981. cc. 267-315 (здесь – cc. 298-299).

После окончания войны начинается «экспорт» Макаренко в только что преобразовавшиеся страны народной демократии Педагогическая поэма переводится на болгарский (1945), польский, чешский (1946), венгерский, сербский, хорватский (1947), немецкий, румынский и словацкий (1949) языки. В это время там также выходят переводы его Лекций о воспитании детей – на албанском, болгарском, чешском (1947), сербском, словацком, хорватском (1948), китайском, македонском, немецком, польском и румынском (1949) языках.

В 1946 г. издательство «Учпедгиз» выпускает третье, «исправленное и дополненное» издание учебника педагогики для педагогических училищ Б. П. Есипова и Н. К. Гончарова, а также учебник для учительских институтов И. Т. Огородникова и П. Н. Шимбирева с соответствующими главами о Ленине, Сталине, Крупской и Макаренко. Тем самым была закреплена традиция «иерархии» ведущих советских педагогических мыслителей в первой послевоенной декаде. Предпочтение, которое авторы работ отдают Макаренко перед Крупской, отражает общую тогдашнюю тенденцию: о Макаренко было написано 28 кандидатских диссертаций, в то время как о Крупской – всего лишь 10 (если учесть только диссертации на русском языке). Различным было также и отношение АПН к изданию литературного наследия этих педагогов два сборника избранных произведений Крупской (в 1948 и 1955 г.1.) это явно мало по сравнению с изданием работ Макаренко два сборника избранных произведений (1946, 1948 г.г.), четырехтомное собрание педагогических сочинений (1949), семитомник Сочинений (изданы И. А. Каировым, Г. Г. Макаренко и К. Н. Медынским уже в 1950-1952 гл.). Последнее издание оставалось самым полным до 70-х годов, оно было переведено за границей на чешский (1952-1955), венгерский (1955-1956), польский (1955-1957), китайский (1956-1957) и, частично, на немецкий (т.т. 5 и 7. 1956-1958), словацкий (т.т. 6 и 7, 1957-1958) и румынский (т.т. 6 и 7, 1958-1959) языки, а вышедшее в 1957-1958 г.г. второе издание послужило основой для переводов на немецкий (1961-1964) и японский (1964-1965) языки. Подобное издание сочинений Н. К. Крупской (Педагогические произведения в одиннадцати томах) АПН предпринимает лишь в 1957-1963 г.г., а на иностранные языки оно не переводилось.

В 1949 г. издательство Львовскою университета выпускает первую книгу серии А. С. Макаренко, издаваемой Ф. И. Науменко. (В настоящее время выпущено уже 11 томов). В 1951 г. появляется монография Е. Балабановича А. С. Макаренко. Очерк жизни и творчества. В том же году по указу правительства УССР наконец обрывается первый музей А. С. Макаренко в доме его родителей, в Кременчуге-Крюкове.

Несмотря на все эти «академические старания» теоретиков, вопрос о применении педагогической концепции Макаренко в школе остается нерешенным. В декабре 1950 г. открывается новая дискуссия на тему, на этот раз в Литгазете. Она началась с публикации статьи Ф. Вигдоровой «Драгоценное наследство». Как и в дискуссии 1940 г. в Учительской газете, здесь участвуют прежде всего учителя, а также С. Калабалин и П. Шимбирев. Главный итог дискуссии к Литгазете, который был подведен в августе 1951 г., довольно мало отличается от результатов первой: и на этот раз нашлись «теоретики», которые препятствуют правильному применению системы Макаренко в школе, – правда, не потому, что замалчивают ее, а потому, что хотят сослать «драгоценное наследство» в архивы:

«Педагогическое наследие Макаренко не должно и не может быть объектом хранения в исторических архивах, материалом для бесстрастных академических изданий. Наследие Макаренко, очищенное от отдельных неправильных и устаревших положений, – это действенное, боевое оружие в арсенале коммунистического воспитания, и надо относиться к нему именно как к такому боевому оружию»*.

* «О  педагогическом наследии А. С. Макаренко». Лит. газ.. 95. 11.8.1951. с. 2.

Во время работы над рукописью этой статьи появился в Советской педагогике (7, 1985, сс. 102-107) первый краткий очерк истории восприятия педагогических взглядов Макаренко в СССР. Автор – ведущий советский макаренковед А. А. Фролов. Очевидно эта публикация является вариантом автореферат его докторской диссертации, которая уже была защищена им в АПН СССР в 1987 г. В «творческой теоретической разработке и практическом использовании макаренковского наследия» Фролов выделяет четыре этапа: 1939-1944 г.г., 1944-1958 г.г., 1959-1974 г.г. и с 1975 г. до наших дней. Что касается интересующего нас первого этапа, то здесь Фролов рисует довольно упрощенную картину широкого и почти беспроблемного усвоения идей Макаренко советской педагогикой. Так ясно, как это звучит в следующей цитате, влияние наследия Макаренко проявилось как показала наша paботa лишь после дискуссии в Учительской газете летом 1940 г.: «В предвоенные годы наследие А. Г. Макаренко оказывало определенное влияние на решение актуальных проблем педагогической теории и практики своей направленностью на формирование лота, чести и мужества. Практическое применение его в школах, сеть которых значительно расширилась в голы Великой Отечественной войны, было особенно заметно».

Марбург / Мюнстер, 1987 г.

/редакторская версия В.Букатова: Москва, 2010/

Парк КУЛЬТУРЫ и отдыха → Лекторий «ЗНАНИЕ-СИЛА»